Глава 8. От Народного восстания до Культурной революции (часть 3)

Так и вышло. В 1959, 1961 и 1962 гг. Китай обвинил Индию в провоцировании вооруженных конфликтов на границе, в переходе линии Макмагона, «захвате» более 90 тыс. кв. км на восточном участке и 2 тыс. — на центральном участке границы.[215] Китайцы предприняли «контрнаступление». Убив индийских пограничников и заняв ряд спорных территорий, они предложили переговоры, исходя из сложившегося положения вещей. Китай информировал Индию, что в этих районах тибетские географические названия, а в прошлом контроль всегда принадлежал «местным властям тибетского района Китая». Два других района — Аксайчин и Али — всегда «принадлежали Синьцзяну Китая».

Первый вооруженный конфликт с Индией произошел в августе-сентябре 1959 г., за несколько дней до визита в США Н.С. Хрущева. Мао Цзэдун, как всегда, рассчитывал на безоговорочную поддержку со стороны СССР. Однако советское руководство призвало обе стороны найти мирное решение. 13 сентября 1959 г. ЦК КПК направил закрытое письмо в ЦК КПСС, обвиняя советское руководство в «политике приспособленчества и уступок по отношению к Неру и индийскому правительству» и сожалея, что ТАСС озвучил перед всем миром советско-китайские разногласия, из-за чего «буквально радуется и ликует индийская буржуазия» и — как всегда — «американские и английские империалисты».[216]

После визита Н.С. Хрущева в США в сентябре 1959 г. отношения ухудшились еще больше. Вдобавок, к обиде председателя, Хрущев приехал в КНР после США. 2 октября Мао Цзэдун встретился с ним. Хрущев заявил, что китайские лидеры зря тянули четыре года с преобразованиями в будущем ТАР, дали возможность Далай-ламе уйти в Индию, решали свои проблемы с Нью-Дели вооруженным путем. По его словам, заявление ТАСС показало миру, что вопрос с Индией — это дело КНР, а не «единого фронта социалистических стран». Мао ответил: «Наша ошибка заключается в том, что мы сразу же не разоружили Далай-ламу. Но у нас тогда не было контакта с народными массами Тибета». Хрущев ответил: «Да у вас и сейчас нет контакта с населением Тибета».[217] Общей позиции по китайско-индийскому конфликту не нашли. 18 декабря 1959 г. главный советский идеолог М.А. Суслов, сопровождавший Хрущева в Пекине, сделал доклад на политбюро ЦК КПСС, в котором критиковал политику КПК, приведшую к восстанию.[218]

Итак, СССР не поддержал КНР и проявил нейтралитет. А Великобритания и США начали поставки оружия в Индию. Китаю пришлось освободить большинство захваченных индийских территорий. Однако в 1965 г. произошел новый конфликт. На этот раз китайцы вторглись в Сикким и район Чола, но были отбиты индийцами. Правда, высокогорный район Аксайчин до сих пор удерживается и осваивается Китаем, который построил туда шоссе.

Китай предъявил территориальные претензии не только Индии, но и многим другим странам, в том числе СССР. С конца 1950-х гг. китайско-советские отношения непрерывно ухудшались. Мао Цзэдун был недоволен отказом от безоговорочной поддержки его политики, критикой культа личности И.В. Сталина и разрядкой советско-американских отношений при Н.С. Хрущеве и Л.И. Брежневе. К тому времени благодаря СССР компартия Китая уже твердо держала власть, поступательно развивалась промышленность. В общем объеме производства КНР на 1960 г. выпуск продукции на предприятиях, построенных при содействии СССР, составил, например, по стали около 30%, прокату — свыше 50%, грузовым автомобилям — 80%, тракторам — 90%, выработке электроэнергии — 25% и т.д.[219] Рыночная стоимость одной только научно-технической помощи со стороны СССР оценивается примерно в 10824 млн. долл. (из них КНР выплатила лишь 125,5 млн.).[220] Это помимо военной помощи и различных не военных поставок. Теперь проекты прервались, поставки сократились.
Подавляя восстание в Тибете, КПК использовала политику, объединявшую три неразделимых элемента: «военное нападение, политическое склонение на свою сторону и мобилизацию масс». Уже с 29 марта 1959 г. в Шигацзе, Лхасе, Ятунге, Нетонге, Гьянцзе, Нагчу, Динчине состоялись митинги, собрания и собеседования с «осуждением мятежа».[221] 15 апреля собрали огромный митинг в Лхасе, «требовавший полного подавления восстания».[222] Китайцы объявили, что неучастие в этом митинге будет рассматриваться как симпатия к реакционерам со всеми вытекающими последствиями. Такие мероприятия были призваны создать видимость всенародных требований провести реформу. И вот Чжоу Эньлай в докладе 18 апреля 1959 г. на 1-й сессии ВСНП 2-го созыва заявил: «В Тибете число трудящихся, требующих реформ, прогрессивных элементов верхушки, одобряющих реформы, и промежуточных элементов, которых можно убедить, превышает 1100 тыс. чел.»[223] Премьер назвал цифру численности населения будущего ТАР примерно в 1200 тыс. чел. В основе, несомненно, лежала перепись 1953 г. Но как вычислено столь большое число тех, кто должен был одобрить реформу, если сама численность населения была учтена неточно (подробнее см. главу 9)? Очевидно, по косвенным, в основном классовым, критериям. Ясно, что такая оценка недостоверна.

29 марта 1959 г. Панчен-лама Х послал Мао Цзэдуну и Чжоу Эньлаю телеграмму поддержки, а 30 марта выступил на митинге в Шигацзе в поддержку приказа Госсовета КНР.[224] В апреле на сессии ВСНП вместе с другими делегатами он подтвердил, что Тибет — «неотъемлемая часть КНР», Соглашение из 17 пунктов было заключено не по принуждению, в целом выполнялось китайской стороной, а КПК не преследовала религию.[225] По-видимому, делегаты хотели облегчить положение побежденных тибетцев.

Ведь китайская сторона, хотя и разорвала это Соглашение, первоначально декларировала умеренность и справедливость. Газета «Жэньминь жибао» 31 марта 1959 г. писала в передовой статье: «Всех военнопленных не будут ни убивать, ни оскорблять, будут строго наказывать только тех, кто будет оказывать упорное сопротивление. Части Народно-освободительной армии в Тибете будут по-прежнему придерживаться последовательного курса уважения религиозных верований, обычаев и привычек народных масс, защиты ламаистских монастырей и древних памятников культуры. Мятеж тибетской предательской клики, конечно, доказал необходимость проведения в Тибете демократических реформ; однако Центральное Народное правительство в вопросах времени, мер и методов проведения реформ осуществит широкие консультации с патриотически настроенными деятелями верхних и средних слоев населения и различными кругами народных масс Тибета.»[226] Мао Цзэдун дал указание: «Поскольку население Тибета маленькое, мы должны принять политику не-убийства людей, или убивать очень немного людей»[227].

В будущем ТАР началась демократическая реформа. Согласно решению 2-й пленарной сессии ПК ТАР в июне 1959 г., она проводилась в два этапа.[228] Первым были «три анти»: «анти-восстание, анти-ула и анти-рабство». Напомню, что ула — транспортная повинность, а «рабы» — домашние слуги. Наконец-то коммунисты решили использовать для реформ простой народ. Вторым этапом были «два снижения» — аренды и ссудного процента, затем — перераспределение земли. Надо отметить, что «два снижения» одни функционеры включали во второй этап, а другие — в первый.

Летом 1959 г. было особенно много митингов разных типов: осуждения, раскаяния, критики реакционеров, отпора империалистам, горькой памяти.[229] На митингах последнего типа «крепостные» рассказывали о своих «страданиях» от рук помещиков. Подразумевалось, что все должны плакать. Митинги были призваны «мобилизовать массы» на демократическую реформу. Людей заставляли являться и одобрять то, что прикажут, — это и было «склонение и мобилизация». «Мобилизуя массы», китайцы стали делить людей на тех, кто помогал мятежникам, и тех, кто не помогал. Этот ярлык стали приклеивать первым.[230] Позже к нему прибавились другие ярлыки — классовые и политические. Разделение элиты на тех, кто участвовал в восстании и тех, кто не участвовал, позволяло не допускать создания оппозиции китайской власти.

Партруководство добилось своего: тибетское общество удалось расколоть, создав узкую прослойку активистов из самых темных слоев населения. На них возложили проведение реформы. В свое время Пэн Дэхуэй отмечал, что Мао чрезмерно подчеркивает роль люмпенов, считая их авангардом революции.[231] Другие кадры вербовали из тех, кто обучался в Китае. Их теперь быстро возвращали назад, даже тех, кто не закончил образование. Эти кадры нужны были не для создания автономии, а как посредники между тибетскими массами и китайским начальством.[232] Большинство из них получили очень плохое образование или никакого. Это были в основном выходцы из средних и высших слоев.

Снижение налогов и отмена трудовой повинности имели для тибетцев чисто символическое значение: старая система была разрушена еще до того. Отмена долгов принесла пользу только тем крестьянам, у кого они были, да и то до 1958 г.[233] Даже среди крестьян реформе обрадовались лишь бедняки. Но их тоже беспокоило присутствие войск и привычное недоверие к китайцам. Они надеялись, что последние скоро уйдут.

Летом 1959 г. в будущем ТАР уже шла первая стадия коллективизации — создание бригад взаимопомощи.[234] Те, кому приклеивали ярлык реакционера, в них не допускались. Для бригад выделяли лучшие земли. Те, кто предпочитал остаться частником, получали наихудшие. Бригады занимались ирригацией, мелиорацией и облесением. Они должны были поглотить излишек рабочей силы, создать ресурс для мобилизации на строительные работы, наконец, их проще было контролировать, чем частников.[235] Но сельское хозяйство пока оставалось индивидуальным. Правда, большая часть урожая конфисковалась под видом разных «добровольных» налогов или «покупки» без должной компенсации.

Земли феодалов и монастырей-участников восстания подлежали конфискации, а тех немногих, кто не участвовал («патриотических» и «соблюдающих законы»), — выкупу (примерно треть земель). Удостоверения на выкуп были выданы 1300 семьям.[236] После конфискации и перераспределения земли проводили коллективное сожжение долговых расписок «крепостными». В итоге были сожжены записи рождений, смертей, свадеб, историй простых семей и т.д.[237] В общем, «крестьяне впервые стали хозяевами своих полей и пастбищ».[238]

Как мы знаем, реформа в Каме и Амдо шла уже давно. Китайские военные чувствовали себя хозяевами. Они брали лучшие земля для своего скота.[239] За ними шли новой волной колонизации бедные ханьские крестьяне. Чтобы прокормить армию и китайских мигрантов, правительство переводило пастбища в пашни. Это называли «возделыванием». Его результатом стало опустынивание земель. Очевидцы рассказывали, как в 1959 г. тибетцы Амдо вынуждены были проводить глубокую распашку своих степных пастбищ, полностью уничтожая тонкий почвенный слой. Семена высевали в каменистый грунт. Разумеется, урожая не было.

В начале 1960-х гг. в КНР развернулась кампания под названием «обсуждение горечи», или «горькой памяти».[240] Целью было показать китайцам, что их страдания от сильнейшего голода из-за коллективизации несравнимы со страданиями, которые были до победы КПК. Особенно важной новую кампанию сочли для «нацменьшинств», которые должны быть благодарны за «освобождение» и испытать ненависть по классовому признаку.

Между тем, как страна переживала очередные трудности построения коммунизма, сам «великий кормчий» не отказывал себе в комфорте и удовольствиях: жил в дорогих виллах с бассейнами, снабжался пищей с особых ферм, держал гарем и т.д.[241]

Другая кампания называлась «уничтожь четырех вредителей»: крыс, мышей, мух и воробьев. Для Тибета она имела особое значение: буддизм запрещает убийство живых существ. Там заодно стали истреблять собак и мелких диких животных. В январе 1960 г. в Лхасе нищих заставили перебить бродячих собак, снять шкуры, а тушки сжечь перед храмом.[242]

В 1960 г. митинги в будущем ТАР возобновились с новой силой. Иногда их проводили в присутствии вооруженных солдат, расставленных по соседним крышам.[243] 4 марта 1960 г. «Тибетская ежедневная газета» привела следующий пример. Коммунисты узнали, что из одной деревни не поступает жалоб на феодализм. Они немедленно собрали митинг и привели много типовых примеров, по которым селяне могли бы «распознать зло старого общества».

Китайская пропаганда приводит эти митинги как признак народной поддержки. На самом деле люди заучивали требуемые ответы на стандартные вопросы, а затем зачитывали их по памяти.

По словам Нгапо, к лету 1960 г. первый этап реформы завершился примерно в половине монастырей будущего ТАР.[244] Наступил второй этап. Власть и землевладение Буддийской церкви упразднили в считанные месяцы. Получив землю и скот, многие бедняки поначалу обрадовались. Но и у них возникал вопрос: какое право имеют китайцы раздавать тибетскую землю, особенно монастырскую?

К концу 1960 г. завершили перераспределение земли в будущем ТАР, за исключением пограничных районов. Почти вся пригодная земля была разделена между «крепостными». Но надо было обеспечить еще малоземельных и безземельных крестьян, множество «освобожденных рабов» (бывших слуг феодалов — около 5% населения), сотни тысяч монахов, изгнанных из монастырей. А свободной земли почти не было.[245] При этом ни «рабы», ни монахи не имели навыков земледелия. Кто мог, продавал скот середнякам по низкой цене.[246] Но продукции требовалось гораздо больше, чем раньше: надо было кормить оккупационные войска. Раньше монастыри помогали крестьянским хозяйствам, чтобы те могли продолжать деятельность и платить ренту.[247] А теперь упадок монастырей лишил крестьян этой опоры.

Проблемы требовали быстрого решения. Где его найти? Разумеется, в коллективизации, как в Китае. Крестьян стали кооперировать исключительно быстро, вместе со слугами, с изгнанными монахами. Люди говорили: «В народных коммунах каждый имеет только по три предмета: комплект одежды, комплект постельного белья, чашку и пару палочек для еды».[248] Сельское хозяйство надлежало сделать интенсивным — совершенно безграмотная мера в условиях Тибета. Интенсификация земледелия проходила без соответствующего увеличения пахотных земель и не могла быть успешной.[249] Эта деятельность называлась «патриотическое увеличение продукции». Теперь зерно надо было сдавать не феодалу, а Китаю. Оно называлось «патриотическое народное зерно». К концу 1961 г. разные формы кооперации охватили уже около 90% крестьянских хозяйств.[250] Налоги постепенно увеличили до 75% урожая, крестьян посадили на паек, затем на карточки.

Разумеется, коллективизации сопутствовал голод. Положение усугубили неурожайные 1959–1961 гг. в Китае. Без учета снижения рождаемости (около 33 миллионов) потери населения КНР от возросшей от голода смертности исчисляются за 1959–1961 гг. от 20 млн. чел. (это обнародованные в 1988 г. данные, которые можно считать официальной статистикой) до 43 млн.[251] Это был самый жестокий голод не только за всю историю Китая, но и в мировой истории. В Тибете в 1959 г. был хороший урожай. Но в 1961–1964 гг. голод охватил и Тибет.

Мао и его партия не признали вину за свои провалы. Тибетцам стали внушать, что это Советский Союз прекратил помощь, требует отдавать долги, для этого вывозится зерно, в этом причина голода. Такие утверждения встречаются до сих пор, хотя тибетцы уже тогда знали, что это неверно.[252] Из Тибета вывозили продукты не в СССР, а в соседние провинции Сычуань и Ганьсу, наиболее затронутые голодом.[253] Это объясняли необходимостью «отплачивать родине» за «освобождение», улучшение экономики, здравоохранение и постройку дорог. Так что неправильны утверждения, будто в Тибете было недостаточно дорог и бензина для вывоза зерна в Китай.[254]
Истинные причины голода указал Панчен-лама Х:[255] «В Тибете, благодаря низким налогам, введенным Партией, количество патриотического народного зерна было небольшим. Однако во время большого движения за соревнование по продуктивности, благодаря тенденции к хвастовству и преувеличениям, были фальшивые отчеты об увеличении продукции, которые не соответствовали действительности. С 1959 по 1960 гг., после того, как прервался обмен между земледельцами и скотоводами, хотя зерно в скотоводческих районах возмещалось правительством, этого было недостаточно... В результате зерна не хватало, и люди вынуждены были забивать и съедать много своего скота. Все это повлияло на продукцию скотоводства Людям, которые работали в скотоводстве, крайне не хватало зерна, а селянам не хватало мяса, масла, соли и соды, что привело к трудностям в жизни в земледельческих и скотоводческих областях.

Во время демократической реформы было запрещено перевозить материалы и зерно, поездки людей в другие местности были сильно ограничены. Соответственно, почти прекратилось снабжение городов товарами, поставлявшимися из сельской местности. Большие излишки зерна были собраны также у людей в городах; вероятно, сбор был чрезмерным, забирали даже зерно и цампу, упакованные в маленькие мешочки. Против семей, которые утаивали несколько литров зерна и цампы, вели борьбу, что представляется мелочным и низким. Большинство домовладений подвергли обыску и отобрали почти все личные запасы зерна, мяса и масла.

Поскольку количество зерна было недостаточно даже для самых нетребовательных, вспыхнул огонь горя и голода, и стало трудно достать отбросы жира, очистки зерна и тому подобное, что раньше в Тибете было кормом для лошадей и ослов, быков и рогатого скота. Теперь это считалось питательной и вкусной пищей. Также, чтобы создать видимость большего количества пищи и рассеять повседневный голод и горе, ответственные лица в столовых к собранным травам, которые более-менее съедобны, добавляли кору деревьев, листья, корни и семена трав, которые в действительности несъедобны. Сделав это, все смешивали со съестным, добавляли в жидкую баланду вроде корма для свиней и давали ее людям. И даже это было в ограниченном количестве и не могло наполнить желудок. Поскольку страдания от такого сурового голода Тибет никогда не испытывал в своей истории и [голод] был таким, какой люди не могли представить себе даже во сне, массы не могли терпеть этот вид жестоких мучений, и их состояние ухудшалось день ото дня. Таким образом, в некоторых местах холода и незначительные инфекционные болезни ежедневно косили людей. В некоторых местах многие люди умирали от отсутствия пищи, кое-где семьи вымирали полностью.

Уровень смертности был критическим. Например, в монастыре Вэнду округа Сюньхуа провинции Цинхай я специально провел форум среди более трехсот местных кадров и представителей масс национальностей тибетцев, хань и салар. На собрании люди, в основном из местных кадров, говорили: “С 1959 по первую половину 1961 г. условия жизни в Сюньхуа были невообразимыми и трудно поддающимися описанию. В каждой деревне часть людей умирала от голода”. Они не только со слезами на глазах говорили это, но и подчеркивали: “Раньше, хотя у нас были хорошие урожаи, наша жизнь никогда не улучшалась, но теперь мы думаем только о выживании. В таких горестных жизненных условиях у нас нет возможности поднимать нашу мораль для производства и напряженно работать ради него, и поэтому нам трудно иметь хороший урожай. Теперь, только если государство позволит нам наполнить наши желудки, мы сможем бороться за хороший урожай”.»

Так что «освобожденные» крестьяне предпочитали феодализм демократической реформе. Вообще, Цинхай стоял на третьем месте в КНР по голоду после Гуйчжоу и Аньхоя.[256] За три года (подавление восстания и голод) в Цинхае умерло 150 тыс. чел., или более трети населения на 1957 г. Но голодали не только деревни, но и города. Очевидец вспоминал, что в Лхасе под угрозой сурового наказания запрещали говорить о голодной смерти людей.[257] Когда вскрыли одного умершего от голода, в желудке нашли траву и конский навоз.

До 1950 г. Тибет вел внешнюю торговлю. Теперь южные границы закрылись.[258] Торговля с Индией и Непалом была дезорганизована, многие торговцы бежали за границу. В результате процвели спекулянты, цены возросли.[259] Пришли в упадок ремесла, кроме изготовления изделий из камня, дерева и стали. После начала земельной реформы в будущем ТАР жителям предложили обменять за 7–10 дней тибетские деньги на китайские по курсу, наполовину меньшему, чем до восстания.[260] Когда этот срок истек, и тибетские деньги, и серебряные монеты, которыми раньше расплачивались китайцы, объявили недействительными. Жителям Лхасы приказали сдать ценности, включая религиозные предметы. Многие предпочли бросать их в р. Кийчу.

20 декабря 1961 г. Генеральная Ассамблея ООН приняла Резолюцию 1723 (XVI), в которой выразила глубокую озабоченность нарушением прав тибетского народа и «подавлением уникальных проявлений его культурной и религиозной жизни». В Резолюции было сказано, что Генеральная Ассамблея ООН: «1) Подтверждает свое мнение о том, что уважение к принципам, изложенным в Хартии ООН и Всеобщей декларации прав человека, необходимо для установления во всем мире порядка, основанного на торжестве права и законности; 2) вновь призывает к прекращению нарушения основных прав и свобод тибетского народа, включая право на самоопределение; 3) выражает надежду на то, что государства-члены ООН приложат все необходимые усилия к тому, чтобы цели, изложенные в настоящей резолюции, были достигнуты».

В Резолюции 2079 (XX) от 18 декабря 1965 г. Генеральная Ассамблея ООН заявила, что подтверждает свои предыдущие Резолюции по Тибету, «1) осуждает продолжающееся нарушение основных прав и свобод тибетского народа; 2) вновь подтверждает свое мнение о том, что уважение к принципам, изложенным в Хартии ООН и Всеобщей декларации прав человека, необходимо для установления во всем мире порядка, основанного на торжестве права и законности; 3) заявляет о своей уверенности в том, что нарушение основных прав и свобод человека в Тибете, а также подавление уникальных культурных и религиозных проявлений тибетского народа ведет к росту международной напряженности и осложнению отношений между народами во всем мире; 4) вновь призывает к прекращению нарушения основных прав и свобод тибетского народа; 5) обращается к государствам-членам ООН с призывом приложить все необходимые усилия к тому, чтобы цели, изложенные в настоящей резолюции, были достигнуты». Государства-члены усилий не приложили.

Между тем о положении в Большом Тибете в 1959–1961 гг. сохранился ценный документ — так называемое секретное послание Панчен-ламы Х из 70 тыс. иероглифов. Выше я уже приводил некоторые данные из него. Документ этот датирован 18 мая 1962 г. и озаглавлен «Доклад о страданиях масс в Тибете и других тибетских районах и предложения для будущей работы центральным властям через уважаемого премьера Чжоу». Он содержит наблюдения и выводы Панчен-ламы от поездок по Тибету в 1960 и 1961 гг., во время которых он увидел, как идет демократическая реформа. В январе 1961 г. он смог встретиться с Мао Цзэдуном и рассказать о своих наблюдениях. Председатель издал директиву об исправлении «левацких ошибок».

В конце апреля 1962 г. в Пекине состоялся «Симпозиум по национальной работе», организованный ЦК КПК. Выступавшие на нем тибетские ламы привлекли всеобщее внимание, особенно Геше Шераб Гьяцо. Он заявил, что деятельность КПК в Цинхае, основанная на запугивании, хуже, чем деятельность китайских республиканцев (гоминьдановцев).[261] Панчен-лама понял, что он не один.

Вернувшись, он стал готовить послание. Оно было готово к маю. Шераб Гьяцо и наставник Панчен-ламы Нгулчу Ринпоче отредактировали язык и стиль, а Нгапо Нгаванг Джигме убедил его вставить длинную преамбулу с восхвалением КПК за победу над «сепаратистами».

Нгулчу Ринпоче убеждал Панчен-ламу не давать ход этому посланию. Но иерарх остался непреклонен. Из текста изъяли описание концлагеря, где на 1 мая начальство приказало тибетцам плясать на могиле умерших заключенных. Изъяли также места, где говорилось, что в то время было совершено больше преступлений, чем гоминьдановцами и феодалами. С апреля по июнь 1962 г. три команды перевели текст с тибетского на китайский в Пекине, причем был сделан и обратный перевод, который дали Панчен-ламе на проверку. В мае Панчен-лама изложил содержание документа Чжоу Эньлаю, а в июне руководству были формально представлены китайская и тибетская версии. В 1992 г. это послание все-таки попало за границу, было переведено на английский и опубликовано, в России же осталось почти неизвестным. В 1987 г. Панчен-лама привел дополнительные факты.[262] Чему-то он был свидетелем сам, что-то узнал от других.

Факты о положении в У-Цанге, Каме и Амдо перемежались красной риторикой — она занимает почти половину послания. Но в нее вкраплены очень разумные предложения о том, как изменить ситуацию к лучшему. Наверное, такой стиль единственно возможен в КНР. Без него послание было обречено на неудачу. Предложения включали прекращение беззаконий, массовых репрессий, отказ от кооперирования, прекращение гонений на религию, восстановление контактов с уцелевшими представителями феодалов и духовенства и т.п.

В обоих посланиях Панчен-ламы встает масштабная картина строительства социализма в Тибете. Прежде всего, это массовое уничтожение и отправка в концлагеря и тюрьмы коренного населения. «Некоторые кадры и отдельные военные офицеры, которые неверно понимают политику Партии», приписывали серьезные преступления всему тибетскому народу, говоря вещи типа: «тибетцы — упрямый народ, который отравлен религиозной верой и самоуважением», проводили в отношении них дискриминацию и нарушали их национальные правила.[263] К этому можно добавить, что национальная дискриминация проявлялась также в тюрьмах и концлагерях.[264] Китайцам давали более легкую работу, чем тибетцам, меньше «критиковали», китайские охранники и заключенные подчеркивали «отсталость» тибетцев.

По воспоминаниям Панчен-ламы, власти на местах часто не делали различий по тяжести вины тибетцев. Невинным людям приклеивали ярлык «мятежников». Этот ярлык распространили на население областей, где было восстание, и просто на тех, кто оказался там в то время. Затем появились обвинения в «пособничестве мятежникам». В этом обвиняли тех, кто имел какие-либо контакты с «мятежниками» еще до восстания — в 1957 и 1958 гг.[265] Людей сажали, имущество конфисковывалось.

Например, монах Палден Гьяцо, проведший в тюрьмах и лагерях 33 года, вспоминал, что его духовного наставника китайцы арестовали, найдя у него фотографию группы тибетцев, стоящих рядом с лидерами движения за независимость Индии.[266] Фотография была сделана в 1946 г., когда тибетцы официально ездили в Индию по случаю торжеств в честь победы союзников во второй мировой войне. Теперь от монаха стали требовать «признания», что наставник — индийский шпион. Клевета на духовного наставника, согласно буддизму, — один из самых греховных поступков. За отказ монаха несколько дней избивали и подвешивали на дыбе. Позже добавили вопросы о его участии в восстании в Лхасе. Особо интересовались, кто организовал восстание. По-видимому, руководству требовались «подтверждения» выдумок об организации восстания тибетским правительством.

Заключенных по всему Тибету стало так много, как не было за всю историю. Возникли трудности в их содержании. Тюрем в Тибете не хватало, содержать так много заключенных на родине было опасно. Поэтому их массами вывозили в тюрьмы и лагеря Китая. Через несколько лет часть из них китайцы перевезли в тибетские тюрьмы, число которых быстро росло. Надзирателями там были не только китайцы, но и тибетцы. Из тех, кого арестовали в области Чамдо, 5 тыс. чел. заключили в Маркхам Гарток, 3 тыс. — в бывший монастырь Чамдо и 8 тыс. — в Ца Помда. Впоследствии большинство из них умерло от голода и лишений. Тибетцев Кама к востоку от Янцзы отправили в свинцовые рудники восточнее Дарцедо и в концлагеря Миньяк западнее Дарцедо. Всего там содержались несколько десятков тысяч тибетцев и китайцев, большинство которых умерло. Тибетцев из Амдо отправляли в тюрьмы Синина, Ланьчжоу, в концлагеря Синьцзяна и Цинхая. Концлагеря были важным источником бесплатной рабочей силы. Некоторые крупные стройки в Тибете были бы невозможны без труда заключенных.[267]

Бывшие политзаключенные говорили мне, что большинство в тюрьмах и лагерях составляли простые тибетцы. Например, в тюрьме Драпчи было шесть блоков, число людей в них было примерно равным. Аристократы содержались лишь в одном — пятом блоке. Заключенных из бедняков инструктировали, чтобы они помогали социалистической революции, указывая на классовых врагов.

Панчен-лама писал:[268] «За исключением высших слоев, которые содержались в тюрьмах в Тибетском военном округе, и небольшого числа лиц административного персонала, содержавшихся в обычных тюрьмах в соответствии с законом Партии и Государства, в большинстве других тюрем ответственный персонал не заботился о жизни и здоровье заключенных. Кроме того, охранники и кадры оскорбляли заключенных свирепыми, жестокими и злыми словами, яростно и без разбору избивали их. Кроме того, заключенных все время перевозили с места на место, из высокогорий в низменности, с мороза в жару, с севера на юг, с плато на равнины, вверх и вниз, так что они не успевали акклиматизироваться в новых условиях.

Одежда и одеяла не могли их согреть, матрацы не успевали просохнуть от сырости, палатки и здания не могли предохранить от ветра и дождя, пищи не хватало. Их жизнь была горькой и полной лишений, они должны были рано вставать на работу и поздно возвращаться с нее. Их заставляли делать самую тяжелую и трудную работу, что неизбежно вело к упадку сил день ото дня. Они много болели. Кроме того, они недостаточно отдыхали. Медицинское обслуживание было плохое, из-за чего множество заключенных умерло от неестественных причин. Заключенных старше 50–60 лет, которые были физически слабыми и уже близкими к смерти, тоже заставляли выполнять тяжелую физическую работу».


Части скульптур и латунных деталей храма, сваленные во дворе Норбулингки
(DIIR Archive, Central Tibetan Administration).

Бывший заключенный Дава Цэринг вспоминал, что особенно тяжелыми условия стали после того, как в начале 1960-х гг. разразился голод.[269] Дважды в день каждому выдавали чашку баланды из ячменной или кукурузной муки, иногда еще кусочек репы. Люди слабели, появлялось желание только лежать. Чтобы насытиться, по кусочку срезали кожу со своих ботинок, и весь день жевали. Когда голод усилился, охранники разрешили заключенным колонной выходить из лагеря и собирать насекомых, червей и ягоды. Многие не вернулись. Впоследствии бродяги говорили, что нашли человеческие скелеты, которые лежали, сидели, прислонившись к камням, и т.д. Проводя переклички в тюрьме Драпчи в 1962 г., китайские охранники обнаруживали убыль заключенных. Отвечать: «Умер от голода» было нельзя — при социализме не может быть голода.[270]

К арестованным применяли пытки. Их разнообразие и масштаб намного превзошли все, о чем пишут обличители феодализма. Сам Мао Цзэдун еще в 1943 г. говорил о пытках: «Их не следовало прекращать слишком рано или слишком поздно, ущерб, [нанесенный жертвам], будет слишком велик... Итак, главное правило — тщательно наблюдать и все делать в свое время».[271] Теперь арестованных тибетцев китайцы подвергали пыткам многих видов. Человека заставляли сидеть голым под сильным снегопадом или на жаре в меховой шапке; не давали спать много дней; ставили на колени на битые кости; подвешивали за связанные руки и ноги с последующими издевательствами; пропускали сквозь строй под ударами; просовывали пальцы в ноздри по возможности до скул, чтобы таким способом бросить заключенного на землю; заставляли скакать на диком осле в голом виде в мороз.[272] По тем же данным, применяли избиение; подвешивание узника вверх ногами со связанными за спиной руками; закапывание по пояс в землю и закрывание сверху свежей шкурой, прижатой к земле камнями так, чтобы не проходил воздух; завязывание глаз и обжигание огнем; удушение путем сдавливания дыхания; заливание в рот чая с лишением возможности мочеиспускания (часто ведет к смерти от отказа почек); привязывание к дикому яку или лошади, которых потом пускают вскачь; прокалывание иглами; поливание горячей водой.

Палден Гьяцо вспоминал, что заключенных, уже отбывавших наказание по приговору, однажды зимой впрягли в плуг, на который сзади встал китайский солдат, и заставили распахивать поле.[273] Этот «освобожденный от крепостников» труд требовался для превращения пастбища в пашню. Широко использовались тяжелые и тесные металлические кандалы; одному заключенному предписали ножные кандалы на четыре года. Кандалы могли не снимать даже во время работы, в мороз и жару.

Вот рассказ бывшего политзаключенного Т. Чойдрака о том, что было с ним после ареста в 1959 г.[274] В тюрьме надели ножные кандалы. Стали подвергать «борьбе». Для этого особым образом опутывают веревкой, связывают за спиной руки и подвешивают за них выше локтей. Суставы вывертываются. Бьют по лицу и голове, дергают за волосы и уши, плюют в лицо. Цель — добиться отречения от Далай-ламы. Потеря сознания возникает не только от ударов, но и от боли в вывернутых руках. Когда вернется сознание, все повторяют. И так несколько «сессий» по четыре часа, с интервалами примерно по месяцу. Повреждение глаз и потеря зубов не препятствуют продолжению. В промежутках держат в холодной одиночке размером примерно 1 × 2 м. «Сеансы» кончились тогда, когда тюремный врач снял с себя ответственность за выживание жертвы.


Разломанные религиозные предметы в бывшем монастыре в Лхасе
(Norbulingka Institute Archive, Dharamsala/NgodupTsoknyid).

В октябре 1959 г. Чойдрака и еще 79 заключенных повезли из Тибета в Китай — по 38 чел. на грузовик. В течение 10-дневного переезда они должны были стоять в кузове. Их привезли в район Кукунора, оттуда поездом — в тюрьму на границе Гоби. Там они жили в тесноте, работали на полях. По возвращении начинались сессии «перевоспитания» до 22 час. В мае 1960 г. рацион снизился от 16,5 до 8,5 фунтов зерна в месяц. Зерно стали смешивать с корой и несъедобными кореньями. К июлю уже все были похожи на скелеты. После работы люди падали и не могли подняться. Некоторые умирали от голода. Остальные стали резать на еду кожаную обувь, ловить лягушек, червей и насекомых. По краям дорог собирали объедки, выброшенные охранниками. К октябрю 1962 г. из 79 тибетцев выжил 21. Их отправили на родину, там поместили в тюрьму Драпчи. Все свободное время было отведено на «перевоспитание», «признание ошибок» и доносы на соседей. Приговор вынесли через 13 лет после ареста: 17 лет заключения. После этого условия улучшились: перевели в тюрьму Сангьип, поставили на работу в карьере — выбивание зубилом глыб камня. Через некоторое время, по настоянию врача, перевели на работу в тюремную больницу. Освободили в 1980 г. после визита делегации Далай-ламы.

По свидетельству Тенпы Сопы, проведшего 20 лет в концлагерях, заключенных тибетцев заставляли работать на полях от рассвета до появления звезд на небе.[275] Рабский труд назывался «исправление через работу». Больных не всегда брали в больницу, некоторые умирали за работой. Тех, кто не выполнял норму, били охранники, а по вечерам «критиковали» свои — то есть опять избивали. По возвращении с работы — также сессии «перевоспитания». Заключенных строили рядами друг против друга. Каждый до полуночи обвинял своего визави в его «ошибках». Сессия обычно кончалась «борьбой» c избиением 2–3 чел. Тем, кто не «исправлялся», продлевали сроки заключения или добавляли часы работы. Отдых полагался лишь день в месяц. Но и в эти дни приходилось работать, как того требовала пропаганда. В итоге выходными были только три дня в году: Праздник весны, 1 Мая и День республики.

В местечке Джанг Цалакха в районе пустынных северных равнин в пяти концлагерях содержали более 10 тыс. чел., которых заставляли добывать и транспортировать буру.[276] Как рассказывают бывшие заключенные, каждый день от голода, побоев и переутомления там умирали 10–30 чел., за год погибло более 8 тыс. На строительстве Нгаченской ГЭС около Лхасы (которую якобы построила НОАК) каждый день сжигали или сбрасывали в реку по 3–4 трупа.

По свидетельству бывшей узницы, в районе Дарцедо в 1959 г. трижды в день давали чашку баланды, много воды и больше ничего.[277] В 1960 г. ее перевели на свинцовые рудники Голток. Работа была тяжелой, а кормить стали хуже — был голод. Мужчины стали добавлять в баланду насекомых, женщины боялись это делать. По словам начальника лагеря, с 1960 по 1963 г. там умерли 12019 заключенных. Из 76 тибетцев в тюрьме Чю-чон в Ганьсу с 1959 по 1962 г. 53 умерли — одни от голода и непосильной работы, других казнили.[278] Остальных перевели в тюрьму Драпчи в Лхасе. К 1979 г., когда был выпущен на свободу последний из них, лишь семь из тех 76 чел. оставались в живых. В Конгпо умерли 2/3 заключенных.[279] В некоторых местах заключения трупы зимой складывали на морозе. Заключенные иногда ели их, чтобы не умереть самим.

По свидетельству Панчен-ламы Х, в тюрьмы и концлагеря заключили почти половину взрослых мужчин Тибета, а там почти все они погибли от голода и лишений. В 1962 г. он говорил, что в тюрьмы попали примерно 5% населения Тибета. Но в 1987 г., отсидев 18 лет, Панчен-лама сказал:[280] «По моей информации в то время, это были 10–15%. Но, если бы я осмелился озвучить столь большие цифры, я бы умер от тамцинга».

«Тамцинг» по-тибетски означает «сессия борьбы», или «критики» (от кит. доу чжэн хуэй — митинг борьбы). Выбранную жертву силой или угрозами заставляли «раскаяться в ошибках». Обязательный компонент — унижение, обвинения в реакционности, контрреволюционности и т.п. Обычно «борьба» включала избиения, проводилась «народными массами» на специальных сессиях и повторялась многократно. При этом сами китайские чиновники обычно держались в стороне: требовалось показать «гнев масс». Очевидец из Кама рассказывал мне, что вначале китайцы учили людей, как проводить тамцинг, как избивать, чтобы не убить. Жертва должна все безропотно принимать и каяться. Надо было стоять, склонив голову или согнувшись в поясе. Нередко жертва умирала, а иногда тамцинг кончался казнью.
«Митинг борьбы» — уникальный метод КПК периода Мао Цзэдуна. Это совмещение бессудной расправы (не надо доказывать обвинения), издевательств, пыток, иногда убийства с идеологическим митингом, устрашением и оболваниванием масс. Никакой другой режим не додумался совместить все это. Люди боялись таких митингов. Те немногие, кто имел смелость отказаться от участия в них, объявлялись врагами, после чего сами становились объектами «борьбы».[281] Вначале такому человеку могли указать, что у него «нет радостного лица».[282] Это значило, что на следующем митинге он должен кого-нибудь драть за волосы, оскорблять и т.п. — то есть «бороться». За отказ мог быть арест.

Еще в 1927 г., отвечая на «упреки и нападки на революционную борьбу крестьянства», Мао превозносил следующие методы обращения с «врагами», с религией и традициями:[283] «В каждой деревне необходим кратковременный период террора... Крестьяне группами вваливаются в их [помещиков. — Авт.] дома и учиняют допросы в не слишком строгой форме. В результате большинство таких лиц пишет «повинную». Вождение в высоких колпаках. Эта мера применяется повсюду очень часто. На тухао или лешэнь надевают высокий бумажный колпак с надписью: тухао такой-то или лешэнь такой-то и водят его на веревке в сопровождении большой толпы народа. Нужно в каждом уезде расстрелять хотя бы нескольких тухао и лешэнь из числа наиболее жестоких и преступных. Только это является действенным средством подавления реакции. Повсюду местные крестьянские союзы настаивают на изъятии имущества храмов. В уезде Лилин довольно широко распространилось движение за запрещение суеверных обрядов и уничтожение изображений божеств. В храме Дунфусы учащиеся вместе с крестьянами сожгли больше тридцати деревянных статуй. Надо, чтобы крестьяне сами выбросили фигуры божеств и разрушили храмы верных вдов, последовавших в могилу за мужем, и арки, воздвигнутые в честь целомудренных и почтительных жен», и т.д. В 1927 г. в Китае в сельской местности проживали 336 млн. чел., из них 45% владели землей, а из них 32% были кулаками и помещиками.[284] Значит, террор предназначался для 48,4 млн.

Во второй половине 1959 г. преступление человека определялось по его классовому происхождению.[285] Например, отец Панчен-ламы Х ничего плохого не делал, но был выходцем из класса «крепостников». Он «признал свои ошибки и раскаялся перед массами» в Шигацзе. Однако члены местной рабочей бригады начали против него «борьбу». В результате он был выставлен перед толпой и зверски избит активистами. Другой аристократ подвергся тамцингу за то, что дал сигарету осужденному: его обвинили в попытке купить благосклонность рабочего класса.[286]

Другой тип митинга — дукчу («слезы скорби»).[287] Чтобы найти причину невзгод «крепостничества», требовали открыто «показать свои старые раны» — то есть рыдать и жаловаться, описывать все случаи «подавления при злой системе крепостничества».


Голова глиняной скульптуры, валяющаяся на дороге.

Особенно важно это было при посещениях зарубежных корреспондентов — например, из газет «Правда», «Юманите», «Дейли Уоркер» и т.п. Власти заранее планировали такие визиты, тщательно готовили политические спектакли, иностранцев сопровождали китайские кадры, под их присмотром тибетцы давали нужные интервью. Разумеется, в этих случаях на тамцингах никого не пытали и не убивали. Результаты были предсказуемые. К сожалению, по этим «свидетельствам» до сих пор судят о Тибете.[288]

Хороший пример такой мистификации — поездка в 1959 г. группы иностранных журналистов в Тибет. Бывшие заключенные вспоминали, как однажды им сообщили о грядущем визите в Лхасу иностранцев.[289] Китайцы в монастыре поставили назад религиозные предметы, зажгли масляные лампы. Заключенным дали хорошую пищу, иностранцы фотографировались с ними. Другой очевидец сообщал, как во время посещения монастырей чешскими, советскими и британскими визитерами монахам разрешили проводить религиозные собрания. Обычно же их вместо этого заставляли собирать навоз, носить землю и кирпичи, сажать деревья, работать на полях.

Был там и советский корреспондент. Он взял много интервью у тибетцев. Все горячо одобряли политику КПК. В Джокханге показали выставку «кошмаров феодализма». Разумеется, там были орудия пыток и изделия из человеческих костей. Например, черепа с серебряными носами и искусственными глазами.[290] Сегодняшние пропагандисты о них помалкивают. Еще бы: такие штуки делают как сувениры. Их можно свободно купить как в Тибете, так и в других странах. Никому в голову не приходит обвинять кого-то в убийствах. Нет сейчас и других рассказов: будто бы раньше судьи определяли виновного бросанием игральных костей.

Описал наш корреспондент и тамцинг с тремя главными ламами Дрепунга.[291] Вначале младшие монахи сыграли пьеску про своего «жестокого правителя». Затем его самого с двумя другими вывели во двор и заставили стоять, согнувшись в поясе. Одного из них обзывали «цампой перед статуей Будды». Иностранцам пояснили, что по праздникам перед статуей выставляли шар из цампы, которая сверху была покрашена, а внутри гнилая. Значит, делали гнилое подношение. Затем за стол уселись обличители из монахов и стали говорить, что мятежники, мучители подданных в монастыре и за его пределами, приказывали в здешней тюрьме убивать крепостных, чтобы получать черепа для религии, жирели, когда остальные голодали, занимались торговлей и обманом, грешили... Наконец, тамцинг окончен: приезжим пора обедать. Конвой уводит лам в автобус. А у нашего корреспондента, бредущего «по тесным, как склепы, улицам... перед глазами все еще стоят картины сегодняшнего дня: штабеля золотых слитков, смрад и копоть в молельных залах, маленькие ламы, поющие песню китайских пионеров».

Для иностранцев организовали тамцинг и над бывшим губернатором Цевангом Дордже Лхалу в его поместье. Наш корреспондент описал и это.[292] Во дворе сидят сотни людей и все время кричат, потрясая кулаками. Рядом — стол, покрытый пластиковой скатертью. За столом сидит комитет «саньфань» — проводит «три анти». Лхалу стоит, согнувшись в поясе. Признает, что был одним из руководителей восстания 1959 г. Встает парень, обвиняет его в отравлении своего дяди — Геда-ламы в Чамдо. В деталях описывает, как Лхалу травил Геда-ламу. Неужто сам видел? Встает крепостной, показывает на тюрьму в поместье. Оказывается, он там сидел за неуплату штрафа. Зрителей ведут в нее. Они видят стену с костылями. Оказывается, к ним привязывали жертвы и пытали насмерть. Рядом коробка — для скорпионов. Подвал — для голодных крыс, через сутки от человека оставался один скелет. Кости жертв налицо — разбросаны тут же по полу. Зрители выходят. Спектакль продолжается. Вскакивает парень, подходит старушка. Они рыдают: крепостник разлучал семьи, пытал людей. Зрителей ведут в особняк. Там выставлено имущество: вина, мебель, посуда, золото, жемчуг, кораллы, сахар, рис, мука, масло и — о, ужас! — пистолет из ФРГ. «Оказывается, не только немецкое пиво, но и немецкое оружие приходило сюда из вотчины канцлера Аденауэра». Зрителей ведут обратно во двор. Выносят сундук и зачитывают долговые расписки под аккомпанемент причитаний. Расписки торжественно сжигают. «Гул ликования вырывается из сотен грудей: долой проклятое рабство и крепостничество!» Земля отдана бригадам взаимопомощи.

Добавлю в виде эпилога: Лхалу посадили в тюрьму Драпчи. В 1965 г. освободили, он стал крестьянином. В 1983 г. реабилитировали, сделали зампредседателя Тибетского комитета НПКСК. Реабилитация ответила на вопросы об отравлении, костылях в стене, скорпионах, крысах и костях.

Свои впечатления описали и другие журналисты, например американка А.-Л. Стронг. Впоследствии ее книги издавались в КНР, саму ее приняли в хунвэйбины. Она тоже была в восторге от демократической реформы, взяла многочисленные интервью, видела тамцинги, выставки и т.д.[293] Интересно сопоставить описания одного и того же у нее и Домогацких. Они воспевают политику КПК по-разному — для разных аудиторий. Например, Стронг отмечала бездоказательность обвинений лам в убийствах, избиениях, сексуальных домогательствах и т.п.

В 1963 г. был поставлен эпический китайский фильм «Крепостной» с множеством фактических ошибок. Его долго крутили в Лхасе. Фильм должен был вызвать ненависть народа к «эксплуататорам». Во время просмотра полагалось плакать во избежание обвинений в симпатии к феодалам. Чтобы появились слезы, некоторые мазали кожу у глаз тигровым бальзамом.[294]

Панчен-лама Х писал: «В мае 1959 г. наш Великий Вождь, Председатель Мао и Вы, Премьер, указали... чтобы в аспекте религии ЦК Партии не только продолжал давать массам, и монашеским и мирским, свободу религиозной веры, но также защищал законопослушные монастыри и верующих и что мы можем вести религиозную деятельность, включая “учение, дискутирование и писание”, как раньше».[295] А на деле получилось вот что.

До реформы в Большом Тибете духовенство составляло, по-видимому, не менее 10% населения. По словам Нгапо, к 1959 г. в Тибете было 2467 монастырей и более 110 тыс. монахов и монахинь.[296] По китайским данным, число действующих монастырей в Тибете снизилось с 2711 в 1958 г. до 370 в 1960 г.[297] Здесь имеется в виду будущий ТАР: в Большом Тибете было 6259 монастырей и других религиозных центров.[298] По китайским источникам, до 1958 г. в Цинхае было 722 тибетских монастыря с 57647 монахами, 2500 монахинями и 1240 тулку.[299] После демократической реформы там остались нетронутыми лишь 11 монастырей. По тем же данным, в 1958 г. в Ганьсу было 369 монастырей. Незакрытыми остались лишь восемь, из 16900 монахов осталось 571. В Сычуани было 922 монастыря, в Юньнани — 24. Если сложить цифры по всем тибетским регионам, получится 4748. Возможно, разница в цифрах связана с тем, как считать небольшие храмы — отдельно или вместе с монастырями.

По словам А.-Л. Стронг, 2136 монастырей У-Цанга (то есть почти все) поддержали восстание.[300] Потому на духовенство и обрушились главные репрессии. В результате в У-Цанге его численность снизилась с 114100 чел. в 1958 г. до 18104 чел. в 1960 г. Число монахов резко сократили даже в главных монастырях. Например, в Дрепунге из 8–10 тыс. монахов осталось 700, в Кумбуме из 1200 — 400. В Ташилунпо число монахов уменьшилось вдвое — до 1980 чел., хотя Панчен-лама поддерживал китайские власти.[301] Некоторые монастыри превратили в тюрьмы, казармы, склады, хлева и т.д.[302]

Панчен-лама писал китайским руководителям:[303] «До демократической реформы было более 2500 крупных, средних и мелких монастырей в Тибете. После демократической реформы правительство оставило существовать только 70 монастырей или около того. Это уменьшение более чем на 97%. Поскольку в большинстве монастырей люди больше не жили, не стало никого, кто бы присматривал за дацанами и другими религиозными постройками и кельями монахов. Имели место великое разрушение и порча людьми и другим образом, сохранность уменьшилась, наступил упадок или полное разрушение. Во всем Тибете в прошлом было около 110 тыс. монахов и монахинь. Из них примерно 10 тыс. бежали за границу, осталось около 100 тыс. После завершения демократической реформы число монахов и монахинь в монастырях было около 7 тыс. чел., что представляет снижение на 93%. Что касается качества монахов и монахинь, живущих в монастырях, за исключением таковых в монастыре Ташилунпо, которое несколько лучше, — качество монахов и монахинь в оставшихся монастырях очень низкое. Монастыри уже потеряли свою функцию и значение как религиозные организации».

Возвращение монахов в мир понималось как реализация свободы вероисповедания. Предполагалось, что подавляющее большинство монахов стали таковыми против своей воли.[304] Монахов заставляли это повторять иностранцам и добавлять, что они добровольно уходят из монастырей в крестьяне, а люди «чаще обращаются за помощью в партийные и государственные организации, чем к богу. Но от этого они только выигрывают».[305] Это повторяют и современные левые: «Монахи, которых детьми приписали к религиозным орденам, теперь были свободны отказаться от монашеской жизни, что тысячи и сделали, особенно молодые. Оставшееся духовенство жило на умеренные правительственные стипендии и дополнительный доход с молитв, свадеб и похорон».[306] А в действительности десятки тысяч изгнанных монахов не могли найти работу, увеличив число бедняков и нищих.[307]

Методы сокращения духовенства были следующие.[308] «Когда любыми возможными способами в мирское сословие переводили монахов и монахинь, для так называемых “изучения” и “мобилизации”, в каждом монастыре их в первую очередь собирали в большом молельном зале или в большой комнате. Их тщательно контролировали, интенсивно обучали и насильно мобилизовали на то, чтобы критиковать друг друга круглыми сутками, и поднимали большую волну жесткой борьбы. К тем, кто публично демонстрировал свою религиозную веру, приклеивали всевозможные ярлыки, включая “суеверный элемент”, “не любящий революцию”, против них начинались нетерпимые и необъяснимые атаки и борьба. С другой стороны, если монахов спрашивали, хотят ли они вернуться к мирской жизни, а они отвечали, что хотят остаться монахами, — им говорили: “Вы так и не обучились, вы не отбросили свои суеверия”. Против них начинали энергичную борьбу, многие попадали под надзор или в заключение.

При таких обстоятельствах, даже если вы сделаны из железа, невозможно просить, чтобы вас оставили монахом. Таким образом, 60–70-летние монахи тоже просились вернуться к мирской жизни и своим семьям. Эти люди уже не могли вновь создать семью, но не могли и участвовать в производстве. Они не хотели покидать монастырь, в котором провели первую часть своей жизни. Это знали все. Тот факт, что у этих людей не было альтернативы, кроме возвращения домой, достаточен, чтобы понять серьезную проблему — они больше не могли жить в монастырях.

В некоторых монастырях рабочие бригады составляли списки монахов, принуждали возвращаться к своим семьям и мирской жизни. Была и еще бόльшая крайность: они заходили столь далеко, что выстраивали монахов с одной стороны, монахинь и мирских женщин — с другой и заставляли выбрать себе кого-нибудь с противоположной стороны. Это, практически, невозможно понять и объяснить в контексте гражданского права выбора брачного партнера мужчинами и женщинами. Это право, которое никто не может нарушить и которое охраняется нашим законом.

В маленьких буддийских монастырях и кельях отшельников, глубоко в горах, было много благочестивых адептов, которые провели всю жизнь в практике и медитации, строго следуя своей религии. Они считают все в обычном мире ядовитым и смотрят на этот мир пессимистически. Поскольку дело революции — тоже нечто из обычного мира, очень немногие из них стали ее приветствовать и проявили энтузиазм. Это не только не удивительно, но возможно и нормально. Однако кадры сочли это основой неисправимого, упрямого и реакционного мышления. Они поместили многих из адептов этого типа под надзор или в тюрьмы. Они повели тяжелые атаки против чистых и святых последователей, которые вели себя согласно своей религии».

Под лозунгом «Мы должны избавиться от суеверий» ответственные работники составляли списки обрядов, подлежавших ликвидации. «Они постоянно поощряли действия монахов и монахинь, которые противоречат их религиозному учению, и требовали от них таких действий. Они требовали их участия в плохих вещах, когда отбрасывается хорошее, а делается плохое. Те, кто принимал в этом участие, могли достичь славного титула “прогрессивных”, или “активистов”, и получить особую заботу. Это превращало монастыри, где долгое время накапливались религиозные заслуги, в места, где вершится зло».[309] Все это, как отмечал Панчен-лама, было грубым нарушением китайских законов и политики, которую декларировала КПК.

В марте 1960 г. китайцы провели рейд по придорожным храмам в области Ничунгри. Они выбросили все фигуры из глины и камня, свалили крыши и забрали деревянные балки.[310] Все глиняные изображения разломали на куски, из которых сделали кирпичи для постройки туалетов. Полностью разрушили большой храм Гьяпун Танг в Лхасе, глиняные скульптуры сломали, обломки рассыпали по окрестным дорогам. В 1960 г. была уничтожена самая большая ступа в Тибете (высотой около 37 м) — Великая ступа Тысячи изображений Будды Майтреи (Джампалинг Кумбум) в девять уровней, в нижней части долины Дрананг, построенная в 1401–1472 гг. На каждом ее этаже были храмы. В храме 1-го этажа находилось огромное изображение Майтреи. В монастыре Джампалинг поломали все здания.

---

[215] К вопросу о китайско-индийской границе, 1962.
[216] Зубок, 2001 (1), с. 106–107.
[217] Зубок, 2001 (2), с. 99.
[218] Jian Ch. The Tibetan rebellion...
[219] Филатов, 1980, с. 48.
[220] Филатов, 1980, с. 121.
[221] О тибетском вопросе, 1959.
[222] Shakya, 1999, p.244–245.
[223] О тибетском вопросе, 1959, с. 67.
[224] О тибетском вопросе, 1959.
[225] Кычанов, Мельниченко, 2005.
[226] О тибетском вопросе, 1959, с. 24–25.
[227] Panchen Lama, 1997, p.37.
[228] Tibet: 1950–1967. 1968, p.388–389.
[229] Palden Gyatso, 1997, p.63–64.
[230] Shakya, 1999, p.245.
[231] Шевелев В.Н. Мао Цзэдун...
[232] Shakya, 1999, p.256.
[233] Shakya, 1999, p.250–253.
[234] Smith, 1996, p.472–473.
[235] Богословский, 1978.
[236] Богословский, 1978.
[237] Knuth, 2003, p.220.
[238] Овчинников, 2006, с. 97.
[239] Tibet: a Human Development, 2007.
[240] Smith, 1996, p.477–478.
[241] См., напр., Юн Чжан, Холлидей, 2007.
[242] Tibet and the Chinese People's Republic, 1960, p.33.
[243] Shakya, 1999, p.248, 257.
[244] Tibet: 1950–1967. 1968, p.396.
[245] Богословский, 1978.
[246] Goldstein et al., 2009, p.74.
[247] Клинов, 2000, с. 327.
[248] Panchen Lama, 1997, p.110.
[249] Богословский, 1978.
[250] Богословский и др., 1975.
[251] Куртуэ С. и др. Черная книга...
[252] Напр., Palden Gyatso, 1997, p.84, 94.
[253] Smith, 1996, p.488.
[254] Sautman, 2008, p.239.
[255] Panchen Lama, 1997, p.26–27, 30, 112–113.
[256] Yang, 1996 — цит. по: Blondeau, Buffetrille, 2008, p.143.
[257] Tibet Under Chinese, 1976, p.56.
[258] Tibet, 2007.
[259] Panchen Lama, 1997.
[260] Smith, 1996, p.472–473.
[261] Barnett, 1997, p.xvii.
[262] His Holiness the Panchen Lama...
[263] Panchen Lama, 1997, p.64.
[264] Tenpa Soepa, 2008, p.90–92; Khetsun, 2008.
[265] Panchen Lama, 1997, p.13.
[266] Palden Gyatso, 1997, p.66–71.
[267] Shakya, 1999.
[268] Panchen Lama, 1997, p.37.
[269] Френч, 2004.
[270] Palden Gyatso, 1997, p.84.
[271] Цит. по: Юн Чжан, Холлидей, 2007, с. 255.
[272] Детали см.: Samsara, a Tibetan human rights archive...
[273] Palden Gyatso, 1997, p.79.
[274] Victim of Chinese torture...
[275] Tenpa Soepa, 2008, p.68–80.
[276] Тибет: правда, 1993.
[277] Behind bars...
[278] Tenpa Soepa, 2008, p.93–96.
[279] Khetsun, 2008.
[280] His Holiness the Panchen Lama...
[281] Shakya, 2002.
[282] Palden Gyatso, 1997, p.96.
[283] Мао, 1952, с.44–59, 70, 72.
[284] Идейно-политическая сущность маоизма, 1977.
[285] Panchen Lama, 1997.
[286] Palden Gyatso, 1997, p.121.
[287] Norbu, 1999, p. 186–187.
[288] Напр., Parenti M. Friendly feudalism...
[289] Tibet Under Chinese..., 1976, p.56, 88.
[290] Домогацких, 1962, с. 41–43.
[291] Домогацких, 1962, с. 50–53.
[292] Домогацких, 1962, с. 55–64.
[293] Strong, 1959.
[294] Shakya Ts. Tibet and China...
[295] Panchen Lama, 1997, p.40.
[296] Ling, 1964.
[297] Неопубликованные данные Цзин Цзюн — цит. по: Smith, 1996, p.474.
[298] Напр., Briefing paper...
[299] Harris, цит. по: Kolas, Thowsen, 2005, p.46.
[300] Strong, 1959.
[301] В 2001 г. там было всего 800 монахов (Кычанов, Мельниченко, 2005).
[302] Palden Gyatso, 1997, p.72–75; Puntshok, 1998, p.24.
[303] Panchen Lama, 1997, p.52.
[304] Богословский, 1976, с. 272.
[305] Домогацких, 1962, с. 14.
[306] Parenti M. Friendly feudalism...
[307] Богословский и др., 1975.
[308] Panchen Lama, 1997, p.49–50.
[309] Panchen Lama, 1997, p.54–55.
[310] Tibet Under Chinese, 1976, p.56.

C.Л. Кузьмин «Скрытый Тибет»: вернуться к оглавлению