Глава 8. От Народного восстания до Культурной революции (часть 4)

Однако важнее было заставить сам народ ломать свои святыни. Частью зомбированные, частью запуганные, бывшие «крепостные» собирались перед воротами монастырей на митинги, затем входили и приступали к разрушению. Подходящие стройматериалы разбирали на строительство зданий и дорог.[311] Часть деревянных деталей растаскивали на дрова. Тех, кто не участвовал в разрушении, объявляли «суеверными», «нереформированными» и т.п. С ними «боролись». Помимо простого разрушения, разворовывания и использования на утильсырье, коммунисты и зомбированные ими люди превращали святыни в объект издевательств. Китайцы откалывали головы от статуй Будды и заставляли арестованных тибетцев носить их в качестве бадей на спине, подложив под них тханки.[312] Большие тханки, висевшие на стенах в обрамлении из ткани, резали на части и распределяли среди бедняков (которые в большинстве продолжали их считать священными).[313] Толстую бумагу из священных книг китайцы использовали на стельки. Деревянные доски с гравировкой, использовавшиеся как переплеты для ксилографов, пускали на стулья и половицы. Религиозные одежды раздали «культурным труппам».


Развалины Шидэ, одного из главных храмов около Джокханга в Лхасе
(DIIR Archive, Central Tibetan Administration). Был построен в XIV в.,
относился к монастырю Ретинг.

Панчен-лама писал:[314] «Для искоренения буддийских статуй, буддийских писаний и буддийских ступ некоторые наши ханьские кадры разработали план, сделав исключение для очень небольшого числа монастырей, включая четыре великих монастыря, которые находились под охраной. Для других монастырей Тибета — в небольших деревнях, маленьких городах и городах в обширных земледельческих и скотоводческих областях — они мобилизовали наши тибетские кадры и некоторых людей из активистов, не понимавших смысла исполнения этого плана. Они узурпировали имя масс и, “надев маску на лицо” масс, пустили великий поток волн для уничтожения статуй Будды, буддийских писаний и ступ. Они сожгли несметное число статуй Будды, буддийских писаний и ступ, бросали их в воду, на землю, ломали и расплавляли их. Они безрассудно провели дикое и стремительное разрушение монастырей, буддийских часовен, стен с “мани” и ступ, украли много украшений со статуй Будды и драгоценных вещей из буддийских ступ.

Поскольку правительственные закупочные органы не старались проводить различий, закупая цветные металлы, они закупили много статуй Будды, ступ и сосудов для подношений, сделанных из цветных металлов, и выказали стремление поощрять разрушение этих вещей. В результате некоторые деревни и монастыри выглядели не как результат обдуманных действий человека, а скорее как случайно разрушенные бомбардировкой во время войны, на что невыносимо смотреть. Далее, они без разбора атаковали религию, используя тексты “Трипитаки” как материал для удобрений, особенно же использовали изображения Будды и буддийские сутры для изготовления обуви. Это было совершенно бессмысленно. Поскольку они делали много такого, что вряд ли стал бы делать даже лунатик, люди всех слоев были крайне смущены, шокированы и пришли в уныние. Они кричали со слезами на глазах: “Наша местность превращена в темную местность” и т.п. Трудно представить и описать тибетские буддийские статуи, писания и ступы, разрушенные таким образом, но некоторые люди до сих пор говорят, что “широкие массы рабочего народа стали сознательными, поэтому они были уничтожены”. Это полнейший нонсенс, который происходит от полного непонимания современного положения в Тибете».

Уничтожение религиозных построек проводилось по следующей схеме.[315] Специальные команды китайских минералогов посещали их, чтобы определить и изъять все драгоценные камни. Потом являлись металлурги с той же целью, после чего все ценное вывозилось на армейских грузовиках. Стены взрывали, все деревянные балки и опоры увозили. Глиняные скульптуры разрушали в надежде найти в них драгоценные камни. Оставшиеся куски дерева и камней убирали. Сотни тонн ценных религиозных статуй, тханка, изделий из металла и других сокровищ были вывезены из Тибета. Есть ряд сообщений о конвоях грузовиков, увозивших в Китай металлические предметы из монастырей Тибета.[316] Вначале грузовики везли небольшие статуи из золота и серебра, позже — крупные статуи, которые были распилены и предназначались на переплавку. Это разграбление продолжалось и в период Культурной революции до 1970-х гг. и называлось «перераспределением богатства в период демократической реформы». Мао Цзэдуна надлежало считать «живым Буддой», а его идеи — новой религией. В начале 1960-х гг. портреты Мао Цзэдуна, Лю Шаоци, Чжоу Эньлая выставляли в уцелевших храмах рядом с иконами-тханка.[317]

Религиозная жизнь была в основном разрушена. Панчен-лама писал[318]: «Что до нынешней ситуации после демократической реформы с теми монастырями, где есть монахи, то большинство религиозных собраний, собраний и церемоний в честь определенных событий в основном прекращено, больше не происходит собраний и дебатов по священным писаниям. В связи с этим, в основном нет дебатов по внешним и внутренним религиозным теориям, нет учений и начитывания писаний, нет разъяснений и учений заповедей, нет переписывания писаний, нет ритуалов освящения льющейся водой, нет самосовершенствования и медитации, нет приготовления подношений для алтаря, нет церемоний огненного подношения, нет десяти предварительных церемоний, нет двадцати пяти собраний благовоний, нет освобождения от желаний через подношения божеству, нет практик пения и духовных танцев, нет изгнания злых духов и другой нормальной религиозной деятельности».

Уничтожая религию, коммунисты уделяли внимание личной жизни тибетцев. «Люди вынуждены спускать молитвенные флаги с крыш своих домов, им теперь неудобно носить защитные талисманы и освященные шнуры, они вынуждены прятать статуи Будды, буддийские писания и ступы, которые они почитают дома. Им не дают читать писания или накапливать заслуги публично. Им не дают возжигать можжевельник для почитания Будды. Неудобно или невозможно почитать или делать подношения святым местам и известным статуям Будды и ступам, вращать молитвенные колеса, делать подношения хорошим монахам, подавать бедным и совершать другие практики, накапливающие [религиозные] заслуги. Например, согласно тибетским обычаям, если не проводить похоронную церемонию[319] после того, как кто-нибудь умер, это будет рассматриваться как отсутствие уважения к скончавшемуся, жестокость, бессердечие и гнусность. Поэтому люди говорили: “Если мы умрем, то умрем слишком поздно: если бы умерли чуть раньше, мы имели бы молитвы и похоронную церемонию, но сейчас смерть — как смерть собаки: как только дыхание остановится, нас выбросят за дверь”».[320]

Одновременно коммунисты усиленно занимались перевоспитанием, просвещением и подготовкой кадров с новой идеологией. Проводились собрания с разъяснением линии КПК. После них людей спрашивали: «Есть еще мнения?» Все были единогласно «за». Дискутировать было опасно, следовало проявлять осторожность: от всех требовали единомыслия. Поэтому, когда человек слышал: «Идти на занятия!», — его охватывал страх.[321]

«Тибетский язык, одежда и национальные украшения, хорошие обычаи, нравы и другие важные национальные признаки, которые почитались, были включены в “три великих” объекта революционной работы: “великое разрушение, великое разоблачение и великое объяснение”. Они [кадровые работники. — Авт.] считали, что все старое — это отсталое, грязное и бесполезное... Они пренебрегали тибетским языком, смеялись над тибетской одеждой... Они демонстрировали неприязненное отношение к женским прическам и косам мужчин, из-за чего стало невозможно носить прическу или косу. Они считали побелку внешних стен, флагштоки на зданиях, церемониальные подарки на свадьбу и похороны, монастырские собрания и почитание божеств, праздничные мероприятия и традиционные виды спорта бесполезными и ненужными, из-за чего большинство этих действий прекратилось. С древних времен до сих пор мы все носили тибетскую одежду на работе и в повседневной жизни. Например, старики говорили: “Если мы будем носить ханьскую одежду, у нас замерзнет спина в такой мелкой одежде, но в эти дни у нас нет другого выбора, как носить ее”. Массы называют тибетцев в ханьской одежде “поддельными ханьцами”».[322]

Повсеместно запрещали носить одежду бордового и шафранового цвета, как у монахов.[323] Боролись с традиционными тибетскими костюмами и прическами — яркими и своеобразными, различающимися у детей, мужчин и женщин, у разных племен, у людей разных занятий и т.д. Вместо них вводили однообразные короткие стрижки и «маоцзэдуновки» — стандартные, тусклые, одноцветные куртки и кепки полувоенного, полутюремного фасона.

Был взят курс на упразднение тибетского языка.[324] Тибетский язык был единственным предметом, отличавшим школы этой территории от школ Центрального Китая. Теперь его стали усиленно китаизировать: вводили китайские слова и выражения, изгоняли религиозную и «феодально-реакционную» лексику — так называемые «вежливые обороты», применявшиеся при разговорах со старшими, и в частности, — с аристократией.[325] Например, запретили употреблять вежливое окончание «ла» после имени человека.[326] Взамен внедряли новые, чуждые обороты: «великий вождь», «великая, славная и правильная КПК», позже — «великое красное знамя маоцзэдунъидей»,[327] «клика советских ревизионистов-ренегатов», «бумажный тигр», «изменник, провокатор и штрейкбрехер» и т.п. Часть этой лексики до сих пор используется пропагандой.

Панчен-лама писал:[328] «Говорили, что тибетский язык низкий и непригоден для коммуникации и выражения смысла. В последние годы, желая провести “культурную революцию” и “унификацию письменного языка с устным”, те люди, тибетский язык которых был низкого уровня, а гордость размером с гору, или которые преуспели в лести и подхалимаже, дико заявляют о том, что тридцать букв тибетского алфавита, созданных нашим предком Тонми и являющихся основой тибетского языка, “неверны”, “несовершенны”, “добавление к природе букв”. Требуя стандартизации букв и считая созданный ими письменный язык безошибочным, эти люди реформировали язык, что привело к потере его способности выражать обычные и глубокие вещи, его пригодности для коммуникации и экспрессии. Более того, центральные власти Тибета используют лхасский диалект как стандартный тибетский диалект и, когда приходится записывать нестандартное произношение, они записывают его, как хотят. Таким образом, кроме тех, кто понимает лхасский диалект, никто не может вполне понять этих документов. Сходным образом, учителя тибетского языка и секретари в Цинхае, Ганьсу, Сычуани, Юньнани и других местах все берут их собственный диалект как обычный разговорный язык и соответственно пишут на нем. Это ведет к тому, что люди за пределами той области, которая говорит на этом диалекте, не способны понять смысл полностью. Таким способом теряется объединяющая природа тибетского языка».

В старом Тибете не было школ в европейском смысле. Но тысячи монастырей служили школами и университетами, удовлетворяя потребности населения в образовании.[329] По официальным китайским данным, дети, посещавшие школы, составляли менее 2% детей школьного возраста, 95% молодежи и лиц среднего возраста были неграмотны.[330] Это неверно. Монахи были грамотны — а это в основном молодежь и люди среднего возраста. Их было почти 600 тыс. До 1959 г. существовал обычай, по которому каждая тибетская семья старалась хотя бы одного сына сделать монахом. Значит, грамотные были в каждой или почти в каждой тибетской семье. Конечно, это было не все население. Но, если в Тибете было около 4 млн. чел., а в будущем ТАР около 1,2 млн. (см. главу 9), то доля грамотных была явно выше 5%. И это — не считая множества грамотных мирян: все государственное делопроизводство, вся торговля и т.п. требовали записей и счета...

Репрессиям же подверглись в основном духовенство, феодалы и прочие «эксплуататоры», то есть самая образованная часть населения. Взамен разрушенных монастырских школ создали «народные школы» с крайне низким уровнем образования, причем большинство их содержали за счет местных жителей.[331] Вскоре эти школы закрыли.

Послание Панчен-ламы было одобрено на специальном совещании. Чжоу Эньлай вызвал в Пекин Чжана Гохуа и Чжана Цзиньу и сказал им в лицо, что они должны признать свои ошибки.[332] К июлю 1962 г. подготовили четыре документа, которые одобрил ЦК КПК. В них указали на необходимость объединения, религиозной свободы, выработки правил относительно «бунтовщиков» 1959 г.

Панчен-лама уехал в Лхасу, а Чжан Гохуа и Чжан Цзиньу остались в Пекине. Они стали обрабатывать партруководство в нужную им сторону.[333] Ли Вэйхань, поддержавший Панчен-ламу, был смещен с должности руководителя Объединенного фронта. Мао Цзэдун обвинил его в «мягкости и ревизионизме».

Тем же летом в Бэйдахэ состоялось собрание ЦК. Мао заявил, что ключевой частью партработы должна быть активизация классовой борьбы. Ведь для него национальный вопрос был классовым вопросом. Говорят, председатель обвинил Панчен-ламу в попытке восстановить свои классовые позиции феодального правителя, а его послание назвал «отравленной стрелой, пущенной в Партию реакционными феодальными владыками».

А ведь Мао заявлял, что компартия не боится критики.[334] Более того, он говорил: «Мы не можем применять администрирование для ликвидации религии, не можем принудить людей не веровать. Все вопросы идеологического характера, все спорные вопросы внутри народа могут разрешаться лишь путем демократических методов — методами обсуждения, методами критики, методами убеждения и воспитания; их нельзя решать методами принуждения и подавления».[335] Но критика допустима лишь там, где она не противоречит маоизму. Иначе оппоненту надо заткнуть рот: «В отношении явных контрреволюционеров и подрывающих дело социализма элементов вопрос решается легко: их попросту лишают свободы слова. Иначе обстоит дело с ошибочными взглядами внутри народа».

В сентябре Чжан Гохуа приостановил выполнение принятых ранее четырех документов, раскритиковал Панчен-ламу и Шераба Гьяцо. Панчен-ламу лишили рычагов власти. Но его послание не пропало даром. Освободили многих из тех, кто был арестован «по ошибке», рядовых участников восстания и «раскаявшихся». Восстановили крупные храмы, пострадавшие во время подавления восстания 1959 г. в Лхасе, Шигацзе и Гьянцзе.[336] Правда, разрушенный дзонг (замок) Шигацзе восстанавливать не стали. В монастырях Дрепунг, Сэра и Гандэн в ограниченных масштабах разрешили религиозные службы. Есть сведения, что с 1962 по 1966 г. в Цинхае вновь открыли 137 монастырей, в Ганьсу — 107, число монахов в обеих провинциях возросло до 4 тыс.[337] Некоторым нетрудоспособным монахам стали выплачивать небольшие пенсии. Были выделены небольшие участки земли для обработки трудоспособными монахами. В 1960-х гг. в уцелевших монастырях стали создавать комитеты демократического управления, существующие по сей день. Надзор за монастырями поручили представителям Комиссии по делам национальностей, которые обосновались в монастырях.[338]

Коллективизацию приостановили на ближайшие пять лет, «бригады взаимопомощи» разделили на более мелкие, часть средств перераспределили среди крестьян. А в 1964 г. кооперирование вообще прекратили. В некоторых местах сменили руководящие кадры. Весной 1963 г. в 50–70% уездов будущего ТАР были проведены выборы, но затем прекращены.[339] По-видимому, методы их проведения военными властями вызвали недовольство населения.

Стали внедрять новую систему обучения. В 1964 г. там было уже 1682 начальные школы с 60 тыс. учащихся, причем вне Лхасы школу посещала примерно половина детей школьного возраста.

В 1964 г. политические кампании в будущем ТАР стали более интенсивными: позиции партии здесь окрепли настолько, что остатки компромисса с бывшей элитой стали ненужными. Теперь коммунисты разработали детальное классовое деление тибетского общества.[340] Домашних слуг объявили «бедными крестьянами». Из них сделали основу для приема в коммунисты. Даже тех из них, кто участвовал в восстании, объявили «заблуждавшимися» и простили. Крестьян, имевших землю, но не использовавших наемный труд, объявили «середняками». Здесь провели границу между «эксплуатируемыми» и «эксплуататорами». Позже эту категорию разделили на три подкатегории, в зависимости от того, насколько часто они нанимали работников. Подобное разделение ввели и для кочевников. У них аналогом «землевладельца» был «скотовладелец». Дальнейшее разделение шло в зависимости от числа скота во владении и использования наемного труда. Для классификации использовали также размер прибавочной продукции. Кто имел более 50%, становился «землевладельцем», у кого 25% — «середняк». По классам поделили и монахов, хотя их всех объявили «паразитами». Их классовую принадлежность определяли по положению в церковной иерархии.

Избежать классовых ярлыков не мог никто. По ним выявляли «классовых врагов», против которых бедняки обязаны были устраивать тамцинги. Инспирировали их китайцы, ставшие важными фигурами в каждом населенном пункте.

В начале 1964 г. Панчен-ламе предложили произнести речь перед жителями Лхасы на празднике Монлам. Он согласился, но, к удивлению властей, заявил, что Далай-лама — истинный лидер тибетского народа, и закончил речь, выкрикнув: «Да здравствует Далай-лама!»[341]
В апреле 1964 г. Чжан Гохуа с другими функционерами приехал в Пекин. На встрече с Мао и его окружением Чжан заявил, что тибетцы готовы к социализму, но Панчен-лама блокирует дорогу.[342] Дом иерарха обыскали, нашли много документов, которые истолковали как контрреволюционные.[343] В Лхасе устроили выставку «улик». Например, там был джип, якобы припасенный для бегства в Индию в случае, если будущее антикитайское восстание провалится. Припомнили Панчен-ламе и «отравленную стрелу». С середины сентября по ноябрь 1964 г. его в течение 17 дней подвергали тамцингу при большом скоплении народа: оскорбляли, били, дергали за волосы, плевали. Однако иерарх отказался «признаться в преступлениях». Он даже вышел из себя, стал тыкать пальцем в документы на столе, прорвав их. Позже ему припомнили, что он себя «плохо вел» и «сопротивлялся критике масс». Хотя судилище над Панчен-ламой организовали Чжан Гохуа и Чжан Цзиньу, само решение могли принять только в Пекине.

В декабре Панчен-ламу и Далай-ламу сместили с постов заместителей председателя ВСНП, участниками «клики Панчена» объявили троих его приближенных, его имущество конфисковали. Далай-ламу объявили «изменником». Панчен-ламу изолировали в Пекине.

Летом 1965 г. вновь начались выборы без учета предыдущих.[344] Буквально за месяц сформировали местные собрания народных представителей в 90% волостей. Через считанные дни начались выборы в уездные собрания, а потом — в Собрание ТАР. В 16 уездах их вообще не проводили, а делегатов выбрали на «конференциях представителей». Уже в сентябре 1965 г. состоялась первая сессия Собрания народных представителей (СНП), которая выбрала Народный комитет ТАР во главе с Нгапо Нгавангом Джигме. Делегатами были почти исключительно бывшие «крепостные» и «рабы». Официальный Пекин утверждает, что это было призвано юридически обеспечить «политические права тибетского народа на равноправное участие в управлении государственными делами».[345] Но в послании СНП КНР в адрес первой сессии СНП ТАР говорилось иначе: провозглашение ТАР «означает новую стадию революции и строительства тибетского народа и является великой победой, следующей за отменой крепостничества и за демократической реформой».[346]

Провозглашение ТАР в 1965 г. было связано с тем, что к тому времени оппозиция в Тибете была устранена.[347] Расправа над Панчен-ламой была последним актом этого. Как сказал Нгапо, «разоблачение предательской деятельности клики Панчена» создало наилучшие условия для образования ТАР. Выходит, создание автономии стало возможным лишь тогда, когда искоренили остатки самоуправления. Эта фиктивная автономия стала прикрытием власти армии и партийных органов.[348] В составе Рабочего комитета КПК ТАР в 1965 г. были одни китайцы, власть которых обеспечивала армия численностью в 130–150 тыс. чел.[349] Создание ТАР окончательно похоронило Соглашение из 17 пунктов, отброшенное еще в 1959 г.[350] Тибет больше не был «уникальным районом» КНР.

Вскоре был создан комитет КПК ТАР. Секретарем стал Чжан Гохуа, заняв место Чжан Цзиньу. Последний незадолго до этого пошел на повышение — стал замдиректора рабочего отдела Объединенного фронта. Продолжалась кадровая работа. По китайским данным, к 1965 г. было 20 тыс. тибетских кадров на уровне населенных пунктов и 16 тыс. на более высоких постах.[351] Эти «крепостные или рабы, созревшие в революционной борьбе», были неопытны, многие — неграмотны.[352] Поэтому к ним приставили китайских кадровых «советников», помощников и тибетских переводчиков. Они были известны как партийные рабочие бригады. Главными задачами этих бригад было разъяснение классовой борьбы и организация тамцинга. Тем из бывших «крепостных», кто жалел «крепостников», объясняли, что это борьба не лично с ними, а борьба всего класса «крепостных» с классом «крепостников».

Тибетские народности шерпа, монпа, лхопа, тенгрпа, джангпа и др. были определены как отдельные «китайские национальные меньшинства».[353] Между тем они входят в тибетский народ. Попытки обосновать раздельное происхождение разных тибетских народностей и тем самым доказать, что они не образуют единый народ, опровергнуты научно.[354]

Так коммунисты увековечили подчинение Китаю и искусственное разделение тибетского народа. Как отмечал Далай-лама XIV, «с оккупацией Тибета тибетский буддизм лишился своей колыбели и родины, что не только нарушило право тибетского народа на свободу вероисповедования, но и поставило под угрозу само сохранение этой богатой духовной и культурной традиции в Тибете и Центральной Азии. Особенно это касается китайской политики разделения Тибета на много отдельных административных единиц, большая часть из которых была включена в состав соседних китайских провинций. С исторической точки зрения, вклад тибетцев этих областей в общее духовное и культурное наследие Тибета огромен. Однако в качестве крошечных меньшинств в составе китайских провинций им будет очень трудно сохранить в будущем свою буддийскую культуру и национальное своеобразие. Тибетские общины, оказавшиеся за пределами так называемого Тибетского автономного района, составляют большую часть населения Тибетского региона, а именно: приблизительно четыре из шести миллионов всех тибетцев. Решение проблемы Тибета не может быть найдено, если не объединить заново все эти части Тибета, что необходимо для выживания тибетской культуры».[355]

Время показало справедливость этих выводов Далай-ламы. Поскольку в Большом Тибете уже была проведена демократическая реформа, для увековечения такого дробления не было объективных оснований.[356] Остается лишь заключить, что целью как раз и было уничтожение тибетской культуры и замена ее новой.

Далай-лама и его сподвижники занялись обустройством соотечественников, бежавших за границу, восстановлением духовных традиций и легитимных властных органов в эмиграции. В феврале 1960 г. было создано первое тибетское сельское поселение в Билакуппе (штат Карнатака, Южная Индия). В апреле того же года тибетское правительство, временно находившееся в Массури, переехало в другой город — Дхарамсала. В мае того же года в Массури открылась первая школа для беженцев, а в Дхарамсале — детский сад. К 1970 г. в Индии было уже 38 тибетских поселков с 60-тысячным населением, еще через 10 лет — 45 поселков.[357] Особенно трудным было начало — в том числе, по биологическим причинам. Тибетцы, не привыкшие к жаркому климату Индии, массами умирали в лагерях беженцев.

Один из них вспоминал:[358] «Жизнь в Миссамари была невыносимой. Климат был жарким и нестерпимым, москиты радовались остаткам нашей крови, многие люди умерли от малярии и поноса. Немногие переводчики, помогавшие в лагерях, не смогли справиться с болезнями и ужасным положением; они сбежали». Далай-лама попросил индийское правительство переместить беженцев в более прохладные горные районы. Просьбу удовлетворили, и скоро группы семей отправились в более прохладные районы Гималаев строить дороги. Эта работа была временной. В поисках все новой работы беженцам приходилось переезжать с места на место. Но и здесь климат был непривычным для тибетцев, на родине которых климат сухой. Они тяжело переносили сезон дождей в Индии, когда их палатки пропускали воду, все было мокрым.


Тибетские беженцы в Индии в 1960-х гг. (DIIR Archive, Central Tibetan Administration).

Но трудолюбие народа и таланты его лидеров дали результаты. В Дхарамсале под руководством Далай-ламы заработали органы власти Тибета: правительство (Кашаг) и парламент, избираемый народом. В правительстве были установлены должности министров внутренних дел, иностранных дел, религии и культуры, образования, финансов и безопасности. Первые демократические выборы в парламент — Комиссию народных депутатов были объявлены еще в 1960 г.[359] В 1961 г. Далай-лама разработал Конституцию будущего Тибета, стремясь при этом заручиться мнением тибетцев. В 1963 г. он созвал встречу всех глав буддийских школ и религии бон, чтобы обсудить трудности и стратегию развития на будущее.[360] В том же году был обнародован подробный проект Конституции. Правительство в эмиграции, действующее под покровительством Далай-ламы XIV, организовало эффективное движение ненасильственного сопротивления китайской оккупации.

***
За всю историю Тибета до установления власти КНР не было ни одного существенного проявления классового антагонизма между «эксплуатируемыми» и «эксплуататорами», не было ни одного требования реформ, исходившего от народа.[361] Редкий феномен в истории феодальных обществ! Так что китайские коммунисты даже не экспортировали революцию в Тибет, а сами ее устроили в соседней стране. Народное недовольство «мирными освободителями» выплеснулось восстанием 1959 г. Впервые в истории Тибета это была инициатива снизу, когда народные массы самоорганизовались, вооружились, образовали свой комитет, всенародно выдвинули своих представителей и свои требования. В точном соответствии с коммунистическими догмами. Не соответствует этим догмам другой факт: народное восстание было контрреволюционным. Как отмечал Панчен-лама Х,[362] оно было направлено против КПК, КНР, демократии и социализма. С этим нельзя не согласиться.

Тибетцы восстали за независимость родины, в защиту феодализма. Поддерживая тибетских партизан, США заняли лицемерную позицию, желая не независимости Тибета, а ослабления КНР. Тибетские партизаны получали помощь от ЦРУ не потому, что поддерживали иностранных империалистов, а потому, что ни от кого больше не могли ее получить. Поддержку тибетцев из-за границы нельзя считать незаконной. Тибет как любое государство имел право на самооборону, в том числе посредством партизанского движения и при поддержке других стран.

Но в наше время широко тиражируются другие утверждения, истоки которых — в китайской пропаганде 1950-х — 1960-х гг. «Масса повстанцев слепо шла за теми представителями тибетской элиты, которые опасались потерять свои привилегии и были настроены антикитайски. Тибет не мог бесконечно долго оставаться одним из наиболее отсталых районов КНР в экономике, народном образовании, здравоохранении, по жизненному уровню населения и т.д.»[363] «Под руководством Центрального правительства Китая и ПК ТАР тибетский народ очень быстро усмирил мятеж и вслед за тем приступил к демократическим преобразованиям».[364] Восстание было спланировано и направлено иностранными силами, прежде всего империалистами США.[365] Его начали верхушка и правительство Тибета, восстало не более 5% населения, большинство было вовлечено обманом и угрозами, а народ поддержал НОАК и китайское правительство, стал проводить митинги и демонстрации поддержки.[366] Реакционные круги Тибета, мятежом 1959 г. односторонне нарушив Соглашение из 17 пунктов, вызвали со стороны Пекина ответную волну форсированных реформ, которые были хоть жесткими, но справедливыми,[367] поскольку «феодально-теократический строй держался не только на религиозном фанатизме, но и на страхе, на поистине средневековых методах принуждения».[368]

Здесь все неверно. Если бы КНР не оккупировала Тибет, он не был бы «отсталым районом Китая», который зачем-то надо демократизировать. Теократический строй был осознанным выбором тибетского народа. Он-то знал на своем опыте, хорошо или плохо жить под властью феодалов в «отсталом», а в действительности — в гармоничном и стабильном обществе. Когда это общество стали уничтожать демократической реформой, восстала значительная часть народа, которая не «слепо шла» за элитой, а боролась за независимость родины. Основную часть восставших составляли тибетские трудящиеся.[369] Восставших было не 20 тыс. чел., как утверждалось в официальных китайских сообщениях, а намного больше: позже в хунвэйбинской печати говорилось о том, что восстала вся тибетская армия (4 тыс. чел.) и, кроме того, было более 100 тыс. «вооруженных бандитов».[370] Бывшие участники восстания рассказывали мне, что большинство их соратников были простые люди. Против китайской власти они пошли по собственному желанию.

Ни о какой «справедливости форсированных реформ» в Тибете говорить нельзя. Это было принуждение худшее, чем в средневековье. Соглашение из 17 пунктов не выполняли китайцы, а не тибетцы. Это хорошо знали в СССР. «Как показывают многочисленные факты, Мао Цзэдун и его группа, фактически, не выполнили ни одного из пунктов Соглашения 1951 г.»[371] Причем не выполнили сознательно, чтобы приблизить эти самые реформы. Поэтому Мао и заявил после начала восстания:[372] «Это хорошо, потому что именно это решит нашу проблему военным путем. Они дали мне предлог для развязывания войны. Чем мощнее мятеж, тем лучше». Руководство КПК разорвало Соглашение из 17 пунктов и списало это на тибетское правительство, хотя оно не поддерживало восставших.

Вскоре после подавления восстания в Лхасе, 18 апреля 1959 г., Чжоу Эньлай сказал на 1-й сессии ВСНП 2-го созыва: «Во всяком случае, реформы будут проводиться постепенно, с полным учетом особенностей Тибета, причем в ходе проведения реформ будут полностью уважаться религиозные верования, нравы тибетского народа, уважаться и развиваться замечательная культура тибетского народа».[373] На деле было наоборот. Вопреки официальным китайским заявлениям, большинство разрушений в Тибете было сделано между 1955 и 1961 гг., а не только во времена Культурной революции 1966–1976 гг. Это подтвердил Бхучунг, тогда вице-президент народного правительства ТАР, на пресс-конференции 17 июля 1987 г.[374] Были не только массовые разрушения, но и массовые репрессии.

За это иногда пытаются снять ответственность с Мао Цзэдуна. Дескать, председатель хотел постепенных преобразований, а рвение командиров и чиновников на местах приводило к эксцессам. С этим нельзя согласиться. Правящая партия, ее руководство несут ответственность за свой курс независимо от внутренних разногласий. Мао создал эту систему, был ее непререкаемым вождем и теоретиком. Постепенность реформ в Тибете — это была тактика, вызванная обстоятельствами. Будущему ТАР предназначался тот же путь, что Каму и Амдо. Там китайцы вначале тоже старались никого не обижать, привлекать население, хорошо платить и т.д. И одновременно строили дороги, обустраивали войска, инфраструктуру. Утвердившись, они начали там демократическую реформу — разгром традиционного общества. Это вызвало восстание, его использовали как предлог для форсирования реформы. Имея восстания в тылу — в Каме и Амдо, не было смысла провоцировать их в будущем ТАР, который еще недостаточно контролировался. Когда же восстание началось и там, его использовали как предлог для немедленной реформы.

Есть сведения, что существовал некий «тибетский вариант», разработанный лично Мао Цзэдуном и изложенный во внутрипартийной директиве ЦК КПК.[375] Его суть в том, чтобы спровоцировать тибетцев на выступления против китайских войск, после чего должны последовать крупномасштабные карательные и репрессивные операции, дабы окончательно «умиротворить» Тибет. В сентябре 1977 г. газета «Жэньминь жибао» писала: «Все случилось так, как предсказывал председатель Мао», явно имея в виду его «тибетский вариант». Как говорил председатель, «наш коронный номер — это война, диктатура».[376]

Иногда виновные несли наказания за свои беззакония. Но тенденция оставалась прежней. Ведь на местах чиновникам приходилось выполнять невыполнимое: проводить реформу по желанию населения, которое ее не желало. Согласно марксизму, народ должен был расколоться и свергнуть эксплуататоров, а этого не было. Отсюда репрессии, имитация классовой борьбы. Политику Мао надо оценивать по результатам, а не по декларациям, — очевидцы отмечали его двуличие.[377] Митинги и демонстрации «поддержки», митинги «горькой памяти», тамцинг, дукчу, раскаяние в несуществующих преступлениях, поголовное восхваление КПК, требование провести реформу и т.п. — все это режиссированные компартией спектакли. Они не имели ничего общего с волей народа и были направлены на его оболванивание. Из той же области официальная цифра поддержки реформы большинством тибетцев.

К 1965 г. в Тибете началась новая волна репрессий — прежде всего против «классовых врагов» (лам, зажиточных крестьян), ускоренная подготовка местных кадров, форсированная реформа власти, коммунизация деревни. Был выдвинут лозунг «опоры на рабов и крепостных». В конце 1965 г. началась кампания «социалистического воспитания», важнейшим компонентом которой было искоренение религии.[378] Это был пролог Культурной революции.[379]

---

[311] Ely M. The true story...
[312] Puntshok, 1998, p.22–26.
[313] Smith, 2008.
[314] Panchen Lama, 1997, p.50–51.
[315] Тибет: правда, 1993.
[316] Tibet Under Chinese, 1976, p.80; Smith, 2008, p.116; Smith W. Congressional panel...
[317] Богословский, 1978.
[318] Panchen Lama, 1997, p.56–57.
[319] Здесь и ниже: «церемонию chaodu» — китайская калька с тибетского названия текстов «bar do thos sgrol» («Бардо Тодол» — «Самоосвобождение посредством слушания в состоянии бардо»). В России они известны как «Тибетская книга мертвых».
[320] Panchen Lama, 1997, p.57–58.
[321] Panchen Lama, 1997.
[322] Panchen Lama, 1997, p.65–66.
[323] Puntshok, 1998.
[324] Тибет: правда, 1993.
[325] Надо отметить, что за четверть века до этого аналогичные обороты искоренили в МНР.
[326] Puntshok, 1998, p.24.
[327] В пекинских русскоязычных изданиях того времени везде используется слово «маоцзэдунъидеи» (напр., Великая пролетарская культурная революция, 1970, с. 40, 41, 47, 70, 96). Переводы сделаны очень качественно. Так что этим словом можно заменить термин «идеи Мао Цзэдуна».
[328] Panchen Lama, 1997, p.69–70.
[329] Тибет: правда, 1993.
[330] Национальная районная автономия...
[331] Богословский, 1978.
[332] Barnett, 1997, p.xix-xx.
[333] Shakya, 1999, p.290.
[334] Мао, 1966, с. 269.
[335] Мао Цзэдун. К вопросу о правильном разрешении...
[336] Богословский, 1978.
[337] Kolas, Thowsen, 2005, p.47.
[338] Богословский, 1996, с. 275.
[339] Богословский, 1978.
[340] Shakya, 1999, p.294–296.
[341] Далай-лама, 1992, с. 234.
[342] Norbu, 1999.
[343] Shakya, 1999, p.298–299.
[344] Богословский, 1978.
[345] Тибетский вопрос...
[346] Цит. по: Tibet: 1950–1967. 1968, p.512.
[347] Shakya, 1999, p.300.
[348] Богословский, 1978.
[349] Кычанов, Мельниченко, 2005.
[350] Shakya, 1999, p.306.
[351] Tibet: 1950–1967. 1968, p.493, 518.
[352] Shakya, 1999, p.304.
[353] Тибет: правда, 1993.
[354] См., напр., Намкай Норбу, 2008, с. 200–208.
[355] Далай-лама, 1995, с. 24.
[356] Богословский, 1978.
[357] Van Walt, 1987.
[358] Taklha, 2001, p.92.
[359] Van Walt, 1987.
[360] Далай-лама, 1992, с. 182.
[361] Богословский, 1976, 1978.
[362] Panchen Lama, 1997, p.98.
[363] Кычанов, Мельниченко, 2005, с. 278.
[364] Национальная районная автономия...
[365] Ran, 1991.
[366] О тибетском вопросе, 1959.
[367] Овчинников, 2004, 2007.
[368] Овчинников, 2006, с. 95.
[369] Клинов, 2000, с. 323.
[370] Богословский, 1978, с. 82.
[371] Рахимов, 1968, с. 72.
[372] Юн Чжан, Холлидей, 2007, с. 481.
[373] О тибетском вопросе, 1959, с. 67.
[374] Тибет: правда, 1993.
[375] Ильин, 1978.
[376] Из беседы Мао с журналистами и издателями 10 марта 1957 г. — цит. по: О чем умалчивают в Пекине, 1972, с. 31.
[377] Напр., Браун, 1974.
[378] Горбунова, 2008, с. 144.
[379] Богословский, 1978.

C.Л. Кузьмин «Скрытый Тибет»: вернуться к оглавлению