Глава 11. Тибет — неотъемлемая часть Китая?

На этот вопрос можно ответить только в рамках исторических фактов и права. Сначала рассмотрим общие понятия международного права (хотя такое чтение может показаться скучным), а затем — ситуацию с Тибетом.

Государственность в международном праве и китайской традиции

Детальный анализ этого применительно к тибетскому вопросу провел крупный специалист по международному праву М.К. ван Вальт ван Прааг. Вот главные положения — ссылки на многочисленные источники я опускаю для экономии места: их можно найти в оригинале.[1]
В международном праве государственность означает международный субъект, причем государство рассматривается не только как организованное сообщество, но как таковое имеющее некоторые атрибуты, которые считаются существенными для поддержания международных отношений. Центральным является наличие или отсутствие политической государственности — от полной независимости до полного отсутствия международной субъектности. По международному праву, чтобы существовало государство, оно должно иметь определенную территорию и население, имеющее власть над этой территорией правительство, независимое от других международных субъектов и способное входить в отношения с другими субъектами международного права. Поскольку размер территории не влияет на существование государства, нет необходимости в точной делимитации (договорном установлении линии) его границ. Важнейшее условие — наличие эффективного правительства. Его функции в типичном случае включают юрисдикцию над народом и территорией, сбор налогов, обнародование законов, поддержание порядка, отправление правосудия и проведение общественных мероприятий.

Под государственным суверенитетом понимается присущее государству верховенство на своей территории и независимость в международных отношениях. По международному праву, для государственного суверенитета важно, чтобы суверенная власть была в государстве, а не вне него. Но ни одно государство не бывает абсолютно независимым: международное право накладывает на это ограничения. Например, независимость ограничивается участием в международных организациях, альянсах, экономических сообществах; принятием юрисдикции международных судов и соглашений. Независимость может быть ограничена столь сильно, что данное образование уже не сможет считаться государством. С другой стороны, государство может считаться независимым, даже если оно находится под значительным контролем другого. В некоторых случаях оно может делегировать свою оборону или международные отношения другому государству без потери своей независимости.

Обязательства по договорам не уменьшают формальную независимость. Пример — широкие территориальные привилегии, предоставленные империей Цин и Китайской республикой иностранцам по «кабальным договорам», невзирая на которые территориальная целостность и политическая независимость формально сохранялись. В отличие от формальной, реальная независимость — это ситуация, когда правительство не зависит от внешней власти.

Если же в истоке лежит революция или нарушение базовых положений международного права, степень реальной независимости является решающей для приобретения государственности. Легальная независимость страны не затрагивается и в том случае, когда она оккупирована иностранными силами. Если ожидается окончательное урегулирование конфликта, военная оккупация не влияет на целостность государства, даже если его правительство стало совершенно неэффективным на всей территории или эмигрировало. Если же государство образовалось в результате войны или потери контроля предыдущим сувереном и захвата власти жителями, эффективная власть правительства становится важнейшим условием для приобретения государственности. Пример — установление независимости Финляндии в 1917–1918 гг. С другой стороны, оккупация союзниками Ирана в 1941–1946 гг. — иллюстрация того, как государственность сочетается с очень слабой властью независимого правительства.

С одной стороны, государство может существовать совсем недолго, с другой — долгое существование есть важное свидетельство в пользу государственности и практического признания независимости. В этом случае важным фактором является признание другими государствами. Однако это не может быть единственным фактором, иначе возникает абсурдная ситуация, при которой государство существует и не существует одновременно. Акт признания может быть выраженным или молчаливым. Выраженное признание — это формальный акт с записью о признании. Молчаливое, или подразумеваемое, признание вытекает из любого акта, которым подразумевается намерение признать страну. Среди самых важных — двусторонние договоры с полномочными представителями государств. Такие договоры — высшее выражение внешнего суверенитета. Первыми шагами к признанию могут быть торговая миссия или консульская служба. В международном праве допускается различение фактической и юридической государственности или независимости: эти понятия применяются в случаях нерешенных споров.

Кроме признания, есть другие формы поведения государств, которые имеют доказательную силу. Например, это прямые и сепаратные отношения с правительством предполагаемого государства, особенно если они покрывают широкий спектр вопросов. То же относится к официальным двусторонним контактам, особенно к посылке и приему официальных правительственных посланцев, заключению соглашений, посредничеству, военной и правительственной помощи, торговле. Значение придается также убеждениям и воле народа.
С другой стороны, чтобы признать потерю независимости, нужны серьезные основания — при их отсутствии независимость должна признаваться. Если одно государство претендует на суверенные права другого, основанием должен быть консенсус или долгая и эффективная власть над последним. В случае военной оккупации принцип длительности важнее принципа эффективности.

Но государственность не теряется, когда одно государство устанавливает контроль над другим в противоречии с принципами международного права. Следовательно, незаконная интервенция, агрессия и оккупация не могут сами по себе вызвать исчезновение государства. Если до начала ХХ в. считалось, что военная оккупация и незаконная интервенция могут разрешиться освобождением или аннексией территории, то современное право этого не предусматривает. Делегирование одной страной другой отправления правительственных функций не вызывает потерю независимости. С другой стороны, легальная независимость государства теряется, если оно теряет суверенитет над своей территорией, то есть если теряет возможность осуществлять там принятые им решения.

По принятой в Европе классической концепции, которая существовала до XIX в., государства, будучи суверенными, не обязательно были равными во всех отношениях. «Неравные альянсы» предполагали зависимость слабых государств от сильных. В Азии существовала сходная система: если государства соприкасались, они редко были равноправными. Концепция равноправия государств стала приниматься в Европе лишь во второй половине XVIII в., а в Азии — более чем на столетие позже.

Применительно к статусу Тибета есть смысл проанализировать старые термины «протекторат», «сюзеренитет» и «данник». Их нельзя четко определить, тем более что их значение менялось по политическим причинам. Возьмем термин «протекторат». Фактически, различий между протекторатами столько, сколько инструментов было использовано при их создании. Общие черты отношений протектората, которыми оперировал международный суд, следующие: это согласованные отношения между двумя субъектами международного права, когда одно государство законным путем обязуется защищать другое от внешней опасности и берет на себя внешние связи защищаемого государства. Поскольку заключение соглашения о протекторате само по себе — акт суверенитета, обычно подчеркивается суверенный статус договаривающихся сторон. Правительственные органы обеих сторон остаются разными. Защищаемое государство делегирует некоторые правительственные функции, но не уступает власть правительства. Исчезновение отношений протектората бывает в двух случаях: при включении защищаемой страны в защищающую (когда первая теряет независимость) или восстановлении полного суверенитета защищаемой страны. Кроме того, эти отношения исчезают, если между обеими странами возникает война. Отношения этого типа существовали не только в Европе, но и в Центральной Азии.

«Сюзеренитет» изначально был институтом феодального права, который определял отношения между господином и вассалом. Хотя сам термин применительно к Тибету стал использоваться лишь после вмешательства Великобритании, отношения такого типа издавна существовали в Тибете, в Монгольской, Маньчжурской и других азиатских монархиях. Понятие «сюзеренитет» применялось к государствам тогда, когда легальным и политическим суверенитетом обладали правители, а не народ. Соответственно, правители устанавливали зависимость друг от друга. Например, Вестфальский мир 1648 г. устанавливал сюзеренитет Священной Римской империи над суверенными германскими княжествами.

Правитель мог быть одновременно сюзереном и вассалом. В Европе отношения сюзеренитета между государствами были очень сходны и даже совпадали с протекторатом. В межгосударственных связях основные черты личных феодальных отношений сохранялись. Правитель вассального государства получал автономную власть как торжественный акт инвеституры от сюзеренного правителя, которому он был обязан клятвой верности. Сюзерен был обязан защищать вассала, а последний должен был оказывать военную помощь сюзерену в случае войны. Кроме того, вассал платил ежегодную дань и должен был выказывать почтение для периодического подтверждения инвеституры. Однако в ряде случаев эти отношения были чисто формальными, означая простое признание сюзерена и выражение ему почтения. Это было очень характерно, в частности, для империй, включавших территорию Китая.

Сюзеренитет не обязательно основывался на международном соглашении, и власть сюзерена не обязательно включала делегирование ему правительственных полномочий вассалом. В таких случаях вассал был субъектом международного права, хотя и не обладал полной независимостью. В XIX в. этот термин стал использоваться для отношений государств, «отваливавшихся» от рушившихся империй, например Османской. Общих черт у разных форм сюзеренитета даже меньше, чем у протектората. В то время в Европе сюзеренитет означал суверенитет вассала, при котором на международном уровне его представлял сюзерен. Фактически, с того времени сюзеренитет означал символические или номинальные, а также колониальные по своей природе отношения.

Таким образом, сам по себе «сюзеренитет» в межгосударственных отношениях не означал наличие или отсутствие международной правосубъектности. Отсутствие таковой предполагал подлинный сюзеренитет, а номинальный — не предполагал.

Термин «сфера влияния» был специально введен для обозначения контроля империалистами частей Азии, Африки и Центральной Америки. Степень этого контроля была разной. Он устанавливался трактатами, односторонними декларациями или прямым проникновением. Типичным инструментом было препятствование третьей стороне отчуждать часть территории подчиненной страны, а также руководящая роль в международных отношениях последней. Сферы влияния регулировались договорами. Но даже в этом случае не происходило формальной потери независимости или суверенитета государств в этих сферах.
Теперь перейдем к Китаю и государствам, связанным с ним.

Международные связи империй Мин и Цин следует понимать в контексте древнекитайской системы данничества. Такая система в конфуцианском мире просуществовала до самого конца XIX в. На практике она стала постепенно заменяться договорами с западными странами лишь после англо-цинской войны 1842 г. Система данничества возникла в период Чжоу (1122 до н. э. — 249 до н. э.) в качестве «внутренней» системы взаимодействия удельных княжеств с ваном (царем, или князем) Чжоу как сыном Неба.[2] Она служила подтверждением моральной силы и добродетели сына Неба. Он представлял все человечество — не только китайцев, но и «варваров». «Варвары» — это все не-китайцы. «Превосходство» китайцев над ними имело скорее культурную, чем этническую или политическую основу. Оно основывалось не столько на силе, сколько на китайском образе жизни, конфуцианских принципах и китайском письменном языке. Признаком «варварства» была не столько национальность, сколько неприятие китайского образа жизни. Из этого следует, что те «варвары», которые хотели «прийти и измениться», чтобы получать выгоды от китайской цивилизации, должны были признать верховенство императора Китая, то есть Срединного государства.

Китай мыслился как Поднебесная, непосредственно связанная через императора и храм Неба с небесными силами. У «варваров» такой связи не было. По ортодоксальной идеологии имперского Китая, его правитель — сын Неба — единственный посредник между Небом и людьми.[3] Через него в мире распространяется добродетель, или благая преобразующая сила — дэ. Императорская дэ — символ верховной власти. Эта сила касается не только политики. Под ее воздействием люди, «внутренне преобразуясь», покоряются китайскому императору, реки текут по своим руслам и т.д. Отсюда старая китайская икона «Опираясь на Небо, ем свой хлеб», обычай прокладки императором первой борозды и т.п. Поскольку «грозные и благие силы его простираются повсюду», «варвары» не могли уклоняться от цивилизаторского переустройства вселенной императором, должны были покоряться в соответствии с «мировым законом» — то есть подчиняться ему.[4]

Краткий анализ этой системы дан в книге Е.Л. Беспрозванных (ссылки на источники опускаю).[5] «Ключевые моменты концепции мироустроительной китайской монархии таковы: 1) власть китайского императора — единственная; 2) власть эта — универсальная; 3) для императора нет в мире “внутреннего” и “внешнего”. Благотворное императорское влияние “дэ” распространялось подобно кругам по воде (в связи с китаецентристской картиной мира) — сначала на “ближних”, т.е. китайцев, затем на “дальних” — “варваров”. Распространение благотворного влияния приводило к глубокой внутренней трансформации “варваров”. Суть трансформации заключалась в том, что они переходили в новое состояние — “обращались” или “предавались искренности” (гуй чэн, тоу чэн). Для китайских правителей приезд “варваров” ко двору содержал важный сакральный смысл: он означал завершение процесса установления порядка в мире. Конкретный же внешнеполитический смысл состоял в демонстрации эффективного контроля Китая над окружавшими его народами. Целью сакрализации и ритуализации приезда ко двору иностранных представителей было стремление “интерпретировать мировой политический процесс как процесс, направляемый исключительно императорским двором”. С практической точки зрения приезд “варваров” ко двору имел весьма серьезное значение, так как “состояние искренности вело к состоянию подчиненности”. Именно этим объясняется обязательный характер приезда “обращенных варваров”: неявка означала либо неповиновение “варваров”, либо несоответствие данного правления воле Неба. Если мистическая сила “дэ” почему-то не оказывала должного влияния на “варваров”, следовало принять другие меры: “дипломатические миссии с “призывом ко двору” (чжао) или даже применение “угрозы” (вэй) и оружия (бин)».

К этому можно добавить, что неповиновение «варваров» Китаю и даже неприезд с «данью» рассматривались не только как дерзость, но и нарушение космического равновесия, сопротивление воле Неба.[6]

Выделяют две модели отношений «Китая» с соседями: китаецентристскую и договорную. Первая применялась к более слабым соседям, вторая — к более сильным и к нетипичным случаям.[7] Эта вторая модель допускала варианты в зависимости от ситуации. Она известна, по крайней мере, с периода Хань (206 г. до н.э. — 220 г. н.э.). К странам и племенам, которые нельзя было эффективно контролировать, но которые составляли внешнюю угрозу, применялся принцип «держать в ослабленной узде, не прерывая отношений» (цими бу цзе).[8] Его суть — принимать их послов, не пытаясь устанавливать господство или контроль, но визиты в Китай толковать как «принесение дани». Против сильных и угрожающих противников применяли принцип «с помощью варваров усмирять варваров» (и и чжи и).

Если императорские войска терпели поражения, то с «варварами» заключали династические браки. Правитель «варваров» становился зятем императора, его дети — внуками последнего. Предполагалось, что они будут более покорными, так как будут стоять ниже в семейной иерархии. Но это срабатывало редко. Родных дочерей было все-таки жалко, поэтому императоры старались посылать «фальшивых принцесс». Вообще, такие браки были нежелательны, поскольку это была форма равноправных отношений. Но зачастую китайские правители не могли этого избежать, и такая практика в отдельные периоды была довольно популярной.

Но основой внешнеполитической доктрины Китая была китаецентристская модель. Некоторые авторы указывают, что такая модель была единственной до XIX в.: «Далеко не только из страха перед возможными санкциями со стороны Китайской империи поддерживали “данники” нормы и институты “китайского мирового порядка”. Принимая правила взаимоотношений по схеме “господин — слуга” или “учитель — ученик”, они получали нечто весьма ценное: “мир за покорность”, т.е. фактически им удавалось путем соблюдения внешних атрибутов протокольного этикета, ценой словесного раболепия и унизительных церемоний обезопасить свой трон от внутренних и внешних посягательств. Иных принципов построения внешних контактов и иной системы международных отношений для государств, оказавшихся в “магнитном поле” Китая, вплоть до XIX в. просто не существовало»[9].

Поэтому всякий, кто вступал в контакт с китайскими властями, мог это сделать только как «данник». Например, в 166 г. какие-то изобретательные купцы приехали издалека в империю Хань, выдавая себя за посольство римского императора Марка Аврелия. Обман удался: в «Истории Поздней Хань» сохранилась запись, что этот правитель прислал посольство, которое принесло дань.[10] Так Римская империя стала «данником» империи Хань, а Марк Аврелий — «подданным» китайского императора.

Внешнеполитическая доктрина старого Китая включала противопоставление двух категорий: центра (Чжун-го) и периферии (вайфань).[11] Чжун-го — в центре мироздания, связано с Небом, а периферия — все остальное. Термин Чжун-го за две с половиной тысячи лет своей истории претерпевал смысловые изменения, применялся к разным территориям, употреблялся чаще или реже, но так и не утратил этнического контекста в отношении Китая — традиционного местопребывания этнической китайской власти.

Еще со времен империй Цинь и Хань представление о великом единстве (кит.: да тун) стало основой преобладающего центростремительного развития страны.[12] А в периферию включались: жители подвластных владений; народы, номинально подчиненные Пекину; жители независимых чужеземных государств, поддерживающих с ним связи (иностранцы). В сравнительно позднее время периферией считались Монголия, Тибет, Амдо (Кукунор), Восточный Туркестан и др.

Как говорил Конфуций: «Если жители далеких окраин не покоряются, то совершенствуют свою культуру и добродетель, чтобы привлечь их. А когда привлекут, то умиротворяют их».[13] В его времена еще не шла речь о китаизации варваров. Представления о китайском этносе были неопределенными; фактически, каждое китайское царство считало наиболее «правильными» китайцами себя, а остальных — зачастую варварскими. Привлечение «варваров» к китайской культуре должно было сделать их послушными, включить в китайскую сферу влияния. Возможно, считалось, что потомки «варваров» не сравнятся с «коренными» китайцами, но последние уже тогда довольно активно ассимилировали не-китайские племена. Скорее всего, в то время крайне редко проводилась политика ассимиляции не-китайских народов, что не мешало, конечно, по факту эти народы ассимилировать.

Как отмечает ван Вальт, принятие китайского образа жизни автоматически означало признание императорского «мандата Неба» на руководство всем человечеством. «Небо не может иметь двух солнц, а государство — двух императоров» (из книги «Ли цзи» — «Записи о ритуале»). Если есть несколько правителей (или династий), лишь один (или одна) будет обладать легитимной властью в Чжун-го.
Империя не имела определенных территориальных границ, внутри которых практиковались бы внутригосударственные отношения, а за их пределами — межгосударственные.[14] Ритуальным признанием верховенства императора служили ритуалы поклонений и т.п. Сами «данники» приезжали по разным причинам: ради защиты, подчинения, подарков, установления дружеских или торговых отношений и т.д. Но любые посольства трактовались как данничество. «Дань» можно было приносить местной продукцией, это скрепляли договором. Ван Вальт отмечает, что это сопоставимо с европейскими отношениями господина и вассала в средневековой Европе. Справедлива точка зрения А.С. Мартынова: с помощью системы данничества решались разные задачи (пограничные, внешнеполитические, административные), эта система была гибкой и не приводила к территориальной экспансии.

Таким образом, система данничества была механизмом, посредством которого «варварские» области получали свое место в глобалистской политической и этической схеме Китая. Император обычно покрывал часть расходов миссии «данников» и давал им подарки, обычно превосходившие ценой «дань». Но при этом данничество в принципе не предполагало ни защиту страны «данника» императором, ни какого-либо вмешательства в ее внутренние дела. Некоторые «данники» устанавливали с другими отношения сюзеренов и вассалов. Лишь с XIX в. империя Цин, принимая участие в мирной конференции в Гааге в 1899 и 1907 гг. и подписав ряд многосторонних конвенций, стала участвовать в выработке международного законодательства.

Е.Л. Беспрозванных пишет: «Номинальный вассалитет практически не затрагивал внутренней и внешней политики государства-вассала, поскольку ни императорские послания, ни пожалование титула “ван” не воспринимались местными правителями как атрибут зависимости от Китая. “Дань”, привозившаяся иноземными послами в Китай, рассматривалась как своего рода меновая торговля, поскольку за нее полагались эквивалентные по стоимости дары. Таким образом, номинальный вассалитет был не более чем пропагандистским приемом, предназначенным прежде всего для собственного, китайского населения. Реальный вассалитет, включая в себя все перечисленные выше черты номинального вассалитета, был связан с постоянным контролем китайских властей над внешней политикой вассального государства, а также с определенными ограничениями во внутриполитической жизни. В этом случае прочность и устойчивость положения местной администрации прямо зависели от лояльности императорской династии Китая. В.П. Васильев пишет: “Самое слово “вассал” на китайском языке собственно значит “забор”, “плетень”, т.е. вассал должен служить преградою нападениям живущих за ним иностранцев. Уж если они будут сильны, так пусть-ка прежде пробираются через этот забор; следовательно, чем шире пространство, занимаемое вассальными землями, тем спокойнее собственно Китаю”. В.С. Мясников и Н.В. Шепелева называют эти “внешние владения” термином “наместничества-протектораты”, что вполне адекватно отражает степень их зависимости от Пекина»[15].

С этим можно частично согласиться: отношения вассалитета в таких случаях предполагали протекторат, хотя и не обязательно, а «внешние владения» (которые Беспрозванных называет «буферными территориями») оставались субъектами международных отношений — не частями другого государства, а зависимыми государствами с ограниченным суверенитетом. В принципе, все это можно сравнить с Османской империей и Византией (в смысле концепции единственной в мире империи, по отношению к которой все остальные правители могут быть только вассалами, покорными или непокорными).

По провозглашении Китайской республики 1 января 1912 г. Сунь Ятсен заявил, что цель республики — «получить [для Китая] все права цивилизованной страны» и «поместить Китай на уважаемое место в международном сообществе».[16] Принципиальный инструмент для достижения этой цели — признание международного права. Частые ссылки на международное право в государственных судах, юридических органах, публикациях и т.д. оставляют мало сомнения, что и Китай декларирует приверженность этому праву. В 1945 г. Китай стал одним из учредителей ООН. КНР поддерживала право колоний на независимость, участвует в работе международных организаций и т.д. Став членом ООН в 1971 г., КНР приняла ее Устав, а в 1984 г. юрист из КНР стал членом Международного суда. Хотя коммунисты критиковали отдельные теории и нормы права как буржуазные, они никогда не отвергали международное право в целом.
Главными принципами международного права КНР считает суверенитет, самоопределение, подлинное равенство и мирное сосуществование. По китайской концепции, образование и становление государства субъектом международного права должно решаться его народом. Только он может решать, легально его государство или нет. Это не могут решать другие страны. Международное признание просто подтверждает факт существования нового государства. Это соответствует, например, межамериканской Конвенции Монтевидео 1933 г., по которой политическое существование государства не зависит от признания другими государствами, а такое признание — лишь обозначение того, что одно государство признает другое со всеми вытекающими правами и обязанностями.

Как отмечает ван Вальт, право государства управлять своей территорией — конкретное выражение суверенитета. Соответственно, подразумевается равенство государств и отказ от неравных договоров. Понимание равенства государств в КНР выходит за пределы общепринятой концепции равенства перед законом: межгосударственные отношения могут осуществляться на основе не только равенства перед законом, но и «подлинного равенства». То есть суверенные права более слабых государств охраняются от попыток диктата со стороны более сильных. Согласно марксизму-ленинизму, есть равные и неравные договоры. Последние представляют собой нарушение международного права. Соответственно, статус Китая с 1840-х по 1940-е гг. был «неравным» к западным державам. О неравных договорах говорили еще гоминьдановские руководители. Но они считали нужным ревизовать эти договоры, тогда как в КНР говорят, что они вообще противоречат международному праву. В современной китайской доктрине нет места таким отношениям, как протекторат или сфера влияния. Но китайские юристы согласны, что сюзеренитет относится к периоду феодализма, а в более новое время такие отношения — лишь инструмент империалистической экспансии, поэтому для данного периода термин «сюзеренитет» использовать нельзя.
Китайские юристы писали, что «страны, которые уступали свои территории, все находились под принуждением, это были либо слабые, малые, либо потерпевшие поражение страны. Страны, которые приобрели уступленные территории, все были империалистическими странами, участвовавшими в территориальной экспансии. Таким образом, можно сказать, что уступка территории есть метод разграбления территорий слабых или испытавших поражение стран, используемый империалистическими странами путем применения войны или угрозы силы».[17] Любая сдача суверенитета более сильному государству обязательно следует из применения силы, давления и других форм принуждения. Следовательно, аннексия территории путем захвата или длительной оккупации не может дать аннексирующему государству правовой титул на территорию. Кроме того, это исключает делегирование суверенитета одной страны другой.

«Формальная независимость государства не теряется до тех пор, пока источник или законность его правительства не будут бесспорно перенесены с данного государства на правительство другого государства. Реальная независимость не теряется до тех пор, пока эффективная власть правительства независимого государства не угаснет полностью и не будет замещена таковой контролирующего государства».[18]

Есть два противоположных подхода к легальности приобретения страной чужой территории путем завоевания. Но осуждение агрессии или угрозы силы[19] в международном праве делает приемлемость завоевания фактически несостоятельной, по крайней мере, со времени окончания второй мировой войны. По старому праву, последующая аннексия завоеванной территории ведет к потере контроля и суверенитета над ней завоеванного государства и узаконивает власть победителя. Однако после 1945 г. международное право не дает моральной или логической юридической силы для легитимации завоевания таким путем.

Однако в ряде случаев законность такого приобретения признают «по факту» при отношениях конкретных государств в течение длительного времени. Получается, что здесь признается легализация незаконного приобретения, если выгоды от нового положения вещей превосходят выгоды от восстановления статус-кво. Такой подход распространен в международной практике. В то же время признание статус-кво третьей стороной (то есть иностранным государством) не является актом легализации, поскольку это политический акт. Признание не может ни создать новое, ни ликвидировать старое государство. Так же и непризнание (законно или незаконно присоединенной территории) означает не более чем неодобрение со стороны конкретных стран. В новейшей истории, например, некоторые страны не признали «аннексию» трех республик Прибалтики Советским Союзом или Иерусалима — Израилем.

Таким образом, «претензии на территорию, основанные лишь на эффективном, но незаконном использовании или на угрозе силы, отвергаются большинством государств как противоречащие современному международному праву. Далее, время, которое прошло со времени принятия Устава ООН, показало неудовлетворительность какого-либо права на оккупированную территорию по праву давности».[20] Китай продемонстрировал это применительно к Сянгану (Гонконгу) и Аомыню (Макао).

Не признавая завоевание, аннексию или право давности как законные пути приобретения территорий, руководство КНР никогда не заявляло, что приобрело Тибет такими способами. Заявляется о многовековой преемственности китайского суверенитета над Тибетом. Вот почему в КНР придают столь большое значение экскурсам в историю, примеры которых приведены в предыдущих главах.

О Китае и «китайских династиях»

Казалось бы, обсуждать нечего. Вроде, и так ясно, что такое Китай. Но сами китайцы не используют это слово. Свою страну они называют Чжун-го — Срединное государство, или Тянь-ся — Поднебесная. «Китай» — не китайское слово. Оно произошло от «кидань» — названия народа, вероятно, монгольской группы, жившего с глубокой древности на территории Северной Монголии и Маньчжурии. Многие считают их монголами по языку. В Х в. кидани создали империю Ляо, простиравшуюся от Тихого океана до Восточного Туркестана, от Монголии и Маньчжурии до Центрального Китая. После того, как ее уничтожили чжурчжэни (народ тунгусо-маньчжурской группы), часть киданей (каракидани, или каракитаи) ушла в Среднюю Азию — в район рек Талас и Чу. Там они создали государство Западное Ляо. Не только у монголов, но и у мусульман Китай одно время ассоциировался с киданями, считался частью Туркестана (в этом случае, очевидно, в связи с каракитаями). Правители Западного Тюркского каганата носили титул «Табгач-хан» — китайский хан. Табгачами называли китайцев тюркские народы. Вероятно, этот обычай пришел со времен правления в Северном Китае династии Северная Вэй (386–564 гг.), которая принадлежала к племени тоба. У караханидских правителей был титул Малик аль-Машрик (аль-шарк) ва’ль-Син (повелитель Востока и Китая).[21] В Россию слово «Китай» попало из Монголии (монг.: Хятад), а в Западную Европу — от Марко Поло, который называл север удела Хубилай-хана «Катай» (юг этого удела — «Манзи»).

Марко Поло писал также, что в Японии восток «Манзи» называют «Чин».[22] Это индийское, японское и малайское названия Китая — по китайской империи Цинь (221–206 гг. до н.э.), основанной знаменитым императором Ин Чжэном (Цинь Шихуан). Однако есть и другие варианты этимологии, например от санскритского слова для «востока», от названия одного военного района династии Хань (в современном Вьетнаме), от самоназвания на языке народа лоло (и) княжества, известного под китайским названием Елан (территория современной провинции Гуйчжоу).[23] Предполагают, что латинское слово Sina и производные от него происходят от государства Цинь. Тем более что давние контакты Китая с Европой хорошо известны.[24] Обычно же «Китаем» античных авторов (Страбона, Плиния Старшего, Клавдия Птолемея и др.) считают Serica, жителей которой называли Seres (от греческого «шелковые», «из страны, где шелк»). Но, судя по этим авторам, Serica была не в Китае, а несколько западнее.

В связи с названием Sina нельзя не упомянуть арабское слово Син для Китая. Этимология точно неизвестна, но, вероятно, оно выводится из Цинь или Sina. Словами Чин и Мачин в средние века некоторые мусульманские народы (иранцы, тюрки и др.) называли, соответственно, Маньчжурию с Северным Китаем и Южный Китай с Индокитаем. К этому близко по произношению «хин», «хинове» в древнерусском языке. Ими в домонгольской Руси обозначали восточных кочевников. По мнению некоторых исследователей, эти слова происходят от названия хунну — народа, жившего на территории Монголии и давшего начало гуннам (лат.: Hunni), либо от названия империи Цзинь.[25] Эта империя, созданная чжурчжэнями, включала часть Китая. Ее ликвидировали монголы.

Наконец, современный европейский термин «China» в разных вариантах может происходить от слов «Цинь» — через «Чин и Мачин», или «Цин» — от Маньчжурии, как и «Китай». Но для народа Чжун-го — ханьцев (то есть китайцев) и жители Индокитая, и лоло, и кидани, и чжурчжэни, и маньчжуры, и монголы были «варварами». А варвары должны платить дань и повиноваться их императору.

Итак, в слова «Китай», «China» и т.д. в разное время вкладывали разный смысл. Не только азиатские, но также европейские и русские путешественники до XIX в. отличали Китай от других стран, зависимых от императора.[26] Они понимали «Китай» в смысле государства со столицей в Пекине, распространив это понятие и на другие страны, управляемые из Пекина или зависимые от него. Такое понимание приблизилось к конфуцианскому. Ведь Срединное государство всегда самостоятельное, просто им правят разные династии. Однако термин «Чжун-го», судя по старым имперским документам, никогда не применялся к Тибету и другим не-ханьским землям.[27] Как справедливо отмечает китайский историк Гэ Цзяньсюн из Шанхая, «если мы хотим понять размер территории Древнего Китая, мы можем говорить лишь о том, насколько велика была реальная территория, контролируемая конкретной династией в конкретный момент».[28]
Что такое эти династии? Вроде, опять праздный вопрос. Вот, скажем, определение из «Большой советской энциклопедии»: «Династия (от греч. dynasteia — власть, господство), в монархич. гос-вах несколько монархов из одного и того же рода (семьи), сменявших друг друга на престоле по праву наследования (например, Романовы в России, Габсбурги в Австро-Венгрии, Валуа и Бурбоны во Франции и др.)». Значит, слово династия обозначает правящую фамилию, и только. Европейцы перенесли этот принцип на Центральную Азию и Дальний Восток. Если в России правили Романовы, то в Китае — Цины, Суны и т.д. С другой стороны, пишут «цинское государство», «юаньская империя». Тогда почему, скажем, не «романовская империя»?

Об этом задумываются редко. Очень интересна дискуссия лингвистов и историков на «Восточном портале» Интернета.[29] Из нее можно сделать следующие выводы. В отличие от однозначного европейского понятия «династия», китайский иероглиф «чао», используемый как его эквивалент, имеет ряд весьма разных значений. В китайско-китайских толковых словарях приводятся следующие: «весь период правления властителя, установившего наименование государства (в одном или в нескольких поколениях)», «период правления одного властителя», «наименование эпохи, периода», «название эпохи в монархическом государстве, а также название первого года в двенадцатилетнем цикле (правления монарха)», «династия (или период правления) указывает на целую династию правителей, а также на период правления какого-либо императора». Итак, основных значений два: время (период, эпоха) правления одного или ряда монархов и родовая преемственность этих монархов. Поэтому можно говорить, например, не только «Мин чао», то есть «период правления основателя Мин и его преемников», но и «Кан-си чао», то есть «период правления императора под девизом Кан-си».

Здесь название династии — не фамилия и не имя. Это символическое название, которое давал представитель рода, получивший монархическую власть (или, в случае одного императора — выбранный им девиз правления). Но не обязательно это название давал основатель династии. Например, названия Юань и Цин дали, соответственно, не Чингис-хан и Нурхаци. Эти названия появились уже после их смерти, а основателями этих династий обоих монархов объявили ретроспективно. С другой стороны, название династии тоже не было постоянным: один из последующих правителей иногда менял его (например, Хоу Цзинь на Цин).

В китайском слове «чао», обозначающем период или династию, нет значения государства (го). По конфуцианской концепции, государство всегда одно — Срединное (Чжун-го — то есть Китай). Оно не может быть частью другого государства. Поэтому, если оно в действительности захвачено иноземцами (то есть присоединено к их стране в результате завоевания), по китайской системе получается наоборот: правители Чжун-го теперь управляют еще и какой-то другой землей. Во времена раздробленности Китая, или в случаях сопредельных стран, одна из династий может править в Чжун-го, другие — в других странах. Последние могут считаться частями Чжун-го, если исходить из конфуцианской концепции власти. В европейском смысле это означало бы цивилизационное единство, а не вхождение одного государства в другое. А китайская концепция государственности слита с цивилизационной.

Все эти государства, или владения, называются по династиям — в смысле, по самоназваниям, или периодам правления монархов. Например, официальное название Маньчжурской империи — Да-Цин Ди-го (Да Цин-го), а не Чжун-го. Хотя последнее название использовалось в международных документах, отнюдь не все ханьцы, особенно ученые, признавали допустимость этого.[30] Важнейшим в наименовании государств было именно название династий. Косвенное подтверждение этому — широко распространенные иностранные производные от Цин, Цинь или Цзинь (но никогда — от Чжун-го). Здесь можно вспомнить Высокое Османское государство, которое никогда не называлось Турцией (вообще любые этнические коннотации были табуированы): это была многонациональная империя, подвластная султанам из рода Османа.

Таким образом, «династии Китая» — не то, что династии Европы, однозначно определяемые по фамилиям правящих домов. «Китайцы (ханьцы) в понятие “династия” вкладывают название государства и тем самым суверенные государства других народов пристегивают к своей хроникально-династийной истории и приучают к этому исследователей истории Чжун-го (Китая), которые, не задумываясь, воспринимают китайскую трактовку понятия “династии”».[31] Если в Европе понятие династии разделено с понятием и обозначением государства, то в Китае — соединено, а если речь идет об отдельном правителе, то может быть и разделено.

Иногда считают, что использование не-китайскими народами китайских имен, терминологии, системы периодизации государств и монархов, управления, конфуцианской идеологии — признаки того, что их страны являются частями Китая. Это неверно: данные признаки не влияют на государственность. Скажем, реформы Петра I вестернизировали Россию. В ней официально приняли из Западной Европы календарь (летосчисление от Рождества Христова вместо летосчисления от сотворения мира), систему управления, должности, титулы, одежду, обычаи, использовали немецкий и французский языки, в администрации было много иностранцев с Запада, в Россию входили земли остзейских немцев и т.д. Но от этого русские не стали западноевропейцами, а Россия — частью Германии или вообще Западной Европы. Петр I относится к династии Романовых. Слово «Романовы» имеет не русское, а латинское происхождение (от Роман, лат.: romanus — римский, римлянин). Однако это русская династия, а не итальянская, а Россия — не часть Италии.

Нет смысла анализировать все «китайские династии». Остановимся лишь на тех из них, которые важны в связи с тибетским вопросом. Империя Тан (где правила династия императоров по фамилии Ли) относится к 618–907 гг. Как указывал историк Дань Ихун, для китайцев танский император был «единственно законным правителем не только Китая, но и мира».[32] На самом же деле в те времена Тибет был независимым, зато его вассалом был монарх Таиланда — территории, которая сейчас не входит в КНР (см. главу 2). Между Тан и Юань, как было сказано в главе 2, Тибет имел очень слабые отношения с Китаем.

Остановимся подробнее на «юаньской династии Китая». На Интернет-сайте МИД КНР сказано: «В 1271 г. монгольские правители создали государство, назвав его Юань, которое в 1279 г. объединило под единой централизованной властью весь Китай. Центральные правительства китайских династий осуществляли управление Тибетом. С середины XIII в. Тибетский район официально вошел в территориальные владения Юаньской династии»[33]. В действительности все было по-другому. Китай был завоеван Монголией, а не наоборот. Он стал частью другой страны, управлявшейся собственной (не китайской) династией. Эта страна — Великое Монгольское государство (монг.: Их Монгол улс), которое простиралось от Тихого океана до Центральной Европы. Оно делилось на уделы, которыми правили потомки Чингис-хана. Чингис — не имя, а титул. Он происходит от слова «море» (монг.: «тэнгис»). В более поздних документах титул великого хана писали как Далай-хан (монг.: «далай» — «океан», «море», «великий»). От слова «далай» происходит и титул Далай-лама. Личное имя Чингис-хана — Тэмучин. Он происходил из рода Борджигин, который монголы называют Золотым родом. В своей более поздней (буддийской) историографии монголы выводили Золотой род из Индии — от мифического Махасамади-хагана, его потомков в Индии, затем — в Тибете (от первых семи царей Тибета — монг.: Сандалиту-хаганов), но не из Китая.[34]

Монгольские ханы всех уделов были родственниками. Своим «сюзереном» они признавали великого хана (хагана), опять же одного из своих родственников. В уделы монгольских ханов (улус Чагатая, Золотая Орда и т.д.) входили страны Средней Азии, Русь, Иран, Ирак, весь Кавказ, большая часть Сибири и т.д. Власть великого хана над чужими уделами быстро стала номинальной, уделы управлялись почти самостоятельно. Но все владыки уделов признавали главенство великого хана и по возможности слали ему дань — скажем, Тогон-Тэмуру, тому самому, который потерял свою столицу.[35]

Одним из монгольских уделов было государство Юань. Китайцы его называли Да Юань, монголы — Их Юан улс (Великое Изначальное государство).[36] Это название удела великого хана Хубилая и его потомков. Никто из них не был китайцем. В государство Юань входила Монголия, к которой были присоединены Китай, Корея, часть Бирмы и Камбоджи, Тангутское государство и другие не-китайские земли. Значит, именно Китай был частью Монголии, а не наоборот. Поначалу великие ханы правили на территории собственно Монголии — в г. Хархоруме (от тюркского «Каракорум» — «Черные Скалы»),[37] а с 1264 г. — в г. Ханбалыке (Даду, Пекине). Благодаря Хубилаю этот город превратился в столицу не только его удела, но и всего Великого Монгольского государства. После этого империя Юань и независимый Китай (Южная Сун) существовали одновременно, пока последний не был полностью завоеван монголами.

Власть Хубилая установилась не сразу. В 1236 г. он получил в удел Синьчжоу (современная провинция Хубэй), а в 1251 г. Мункэ-хан отправил его в северный Китай. В 1258 г. он вызвал его на помощь в военной кампании против южного Китая. Но еще до прибытия туда Хубилай узнал о смерти Мункэ-хана (1259 г.). Затем в Хархоруме прошел великий хуралдай, который провозгласил великим ханом Ариг-Бугу, в соответствии с монгольским обычаем минората. Тогда его старший брат Хубилай собрал в своей ставке в г. Кайпине (Шанду, сейчас Внутренняя Монголия) другой великий хуралдай, в 1260 г. провозгласивший великим ханом его. Согласно китайской историографии, Хубилай стал титуловаться императором (кит.: хуаньди) — при том, что еще существовала независимая от него Китайская империя. Ариг-Буга был сторонником традиционных монгольских ценностей и хотел неукоснительно следовать установлениям Чингис-хана. Хубилай же был склонен к реформаторству и стремился организовать империю по той системе, что была в китайских государствах.

С точки зрения монгольской традиции престолонаследования, созванный Хубилаем съезд был незаконным: в империи уже был законный монарх Ариг-Буга, находившийся в столице.[38] Кроме того, Хубилай широко использовал подкуп князей. Ариг-Буга отправил к брату посла, который передал ему: «По закону государственной власти, хана ставит великий хуралдай, а ты проигнорировал высшую доктрину, сидишь в Китае и, следуя китайским законам, действуешь самовластно».[39] Хубилай объявил Ариг-Бугу узурпатором, а сам по китайскому обычаю принял первый девиз правления Чжун-тун. В 1261–1264 гг. он воевал против брата. Ариг-Буга был разгромлен и сдался Хубилаю. Теперь в Монголии остался один великий хан. Правители всех земель империи должны были ему подчиняться.
В 1264 г. Хубилай перенес свою ставку рядом с бывшей столицей чжурчжэней Чжунду («Средняя столица»). Ее назвали Ханбалык («Ханский город»), или Даду («Главная столица»). Ханбалык стал столицей всей Великой Монгольской империи. Позже, после развала государства Юань, этот город стал называться Бэйцзин (Пекин). Девиз правления Хубилай сменил с Чжун-тун на Чжи-юань. В своем указе он объяснял это дурными знаками (кометы, дожди в неположенное время и т.д.): все они указывали, что политика власти противоречила Закону.

В 1271 г. Хубилай решил изменить название страны. Есть сведения, что по китайской «Книге перемен» («И-цзин») для названия он выбрал иероглифы «цянь юань»: «цянь» — небо и «юань» — изначальное.[40] По-видимому, он ориентировался на следующий фрагмент из «Книги перемен»: «Велика древность гексаграммы цянь» (кит.: Да цзай цянь юань), причем «цянь» — это символ и неба, и императора. Поэтому впервые имя династии было со знаком «да». Как известно, монголы поклонялись вечному Небу. То есть «Юань — начало бесконечного числа существ, основа мира и счастья, государственной власти, мечта многих народов, кроме этого нет ничего великого, драгоценного».

Ко всем этим действиям Хубилая склоняли китайские советники. С малых лет при нем было несколько учителей-китайцев. Они не только излагали ему историю своей страны, но и постоянно давали советы по вопросам управления.[41] Хубилаю служили многие известные в Китае ученые и сановники. Один из них, Хао Цзин, как раз и предложил ему способ захвата престола и власти великого хана. Хубилай в молодости верил этим приближенным, научился говорить по-китайски, но отказывался изучать китайскую грамоту. Неудивительно, что элита империи Юань приняла китайскую концепцию государственности, систему управления, историографию. При Хубилае китайцы назвали Чингис-хана Тай-цзу (Великий предок — стандартное храмовое имя родоначальника династии), Фа-тянь ци-юнь, Шэн-у хуаньди (Сообразующийся с Небом и открывающий судьбу, Священно-Воинственный император).[42] Его личное монгольское имя Тэмучин стало запретным прижизненным именем. Остальные великие ханы, правившие до Хубилая, тоже получили задним числом китайские храмовые имена. Тем не менее, у всех юаньских императоров были и монгольские имена.

В 1279 г. Хубилай-хан завершил покорение Китая. Теперь весь Китай стал неотъемлемой частью империи монголов. Очевидцы (например, Марко Поло) отмечали, что части, из которых она состояла, неравнозначны: степень подчиненности центру была разной. Потому некоторые из них (Корею, Ганьсу и др.) они называли странами или королевствами. Некоторые из этих стран, ныне независимые, напрямую управлялись монголами (например, Корея). Во всей системе административных органов Юаньского государства не было ни одного, который охватывал бы его целиком.[43]

Государственное управление в нем было гибридным между Монголией и Китаем, а монархия оставалась монгольской. В целом, она следовала Великой Ясе — своду законов Чингис-хана. Китайцев использовали только по необходимости в государственном аппарате.[44] Монголы всегда держались обособленно от них — и административно, и социально.[45] Они твердо придерживались своего языка. Даже письменность им разработали сначала уйгуры, потом — тибетцы, но не китайцы. После восстания Ли Таня китайцам вообще запретили занимать военные должности. Почти все должности стали отдавать «людям с цветными глазами» — мусульманам, христианам, тюркам, киданям, тангутам. Сбор налогов и другие финансовые дела чаще всего были в ведении мусульман.[46]

Лишь в конце существования государства Юань, когда возникла необходимость использовать китайский высший слой для его консолидации, монголы стали вовлекаться в китайскую культуру. В 1343–1345 гг. по их приказу были составлены обширные истории Ляо, Цзинь и Сун.[47] В китайской историографии они называются «китайскими династиями», хотя это были совершенно разные государства: китайское — Сун, киданьское — Ляо и чжурчжэньское — Цзинь. Еще при Хубилае начали компилировать их истории. Хотя это делали в Монгольской империи, истории писали по сложившимся конфуцианским правилам. Поэтому даже такие разные страны, как Ляо и Сун, были описаны сходным образом — как китайские империи. Во время этой работы возникло противоречие, связанное с легитимностью включения монгольских ханов в официальную «династическую историю Китая». Оно приблизилось к разрешению лишь на последнем этапе работы, при императоре Тогон-Тэмуре. Основной проблемой стало: подчинение какого из трех государств монголами сделало их легитимными наследниками «китайского династического порядка»? В итоге решили, что каждое из них имело собственную историю, а монголы покорили их все. Но вопрос уже стал чисто академическим: монголов изгнали из Пекина.

До самого падения своей империи монголы считали Китай ее частью, а своего великого хана — «умиротворителем» народов, одним из которых были китайцы.[48] Так для чего же Хубилай-хан позаимствовал китайскую систему, провозгласив период Юань?
Он хотел увековечить себя в памяти потомков и легитимировать в глазах ханьцев — самого многочисленного народа империи — монгольскую монархию в чреде «китайских династий». Кроме того, монгольские ханы претендовали на вселенскую власть. Завоевав Китай, они получили готовую, хорошо разработанную и удобную концепцию такой власти. Ведь их государство — главное в мире, значит, Срединное, остальные должны покориться. В отличие от китайцев, для монголов это понятие не носило этнического ханьского контекста. Срединное государство (монг.: Дундад улс) теперь должно было ассоциироваться с Великим государством (Их улс) монголов. Недооценка этнического аспекта имела для них далеко идущие последствия. Когда в Китае захватила власть ханьская династия, с конфуцианской точки зрения она стала легитимной в этом великом Срединном государстве, а монгольские земли превратились в «варварскую периферию». Монголы считали иначе, но для ханьцев это было неважно.

Итак, в 1368 г. Китай откололся от империи Юань. Для монголов это было катастрофой: накануне «всемонгольский народ» удела великого хана насчитывал более полусотни тумэнов, 40 из которых (то есть 400 тыс. воинов, не считая семейств и т.п.) располагались в Китае, к югу от Великой китайской стены.[49] В Монголию с Тогон-Тэмуром ушло только шесть тумэнов. Остальные были задержаны в разных местах Китая и в основном истреблены. Но и давно заброшенная Монголия едва могла прокормить отступившие в нее сотни тысяч человек. В Китае же минские власти делали все возможное, чтобы уничтожить монгольское влияние, в том числе путем ассимиляции самих монголов. В законодательстве империи Мин было примечательное установление: монголам, оставшимся там, разрешали заключать браки только с китайцами, но не между собой.[50] За нарушение полагалось наказание батогами и обращение в рабство.

По древней традиции, признание династии «полноценной» сильно зависело от официальной конфуцианской историографии, причем заключительным актом этого было составление официальной истории. Ее обычно готовила специальная комиссия, которую назначал император династии-преемницы, он же утверждал готовый текст.[51] Соответственно, официальную хронику «Юань ши» компилировали с китайскоязычных хроник в 1368–1370 гг. — китайские историки по конфуцианским лекалам. Они были плохо осведомлены о многих лицах и событиях в истории монголов. Неудивительно, что государство Юань приобрело специфические китайские черты.

Но оно продолжало существовать и после этого — то есть одновременно с китайской империей Мин. Китайцы называют его Бэй Юань (Северная Юань); в 1370–1377 гг. девиз правления был Сюань-гуан, в 1378–1387 гг. — Тянь-юань.[52] Вместе с тем, императоры, как и раньше, имели личные монгольские имена. В 1388 г. великий хан Тогус-Тэмур был разгромлен китайцами и убит своими родичами. Он стал последним юаньским императором, поскольку его сын и преемник Энх-Зоригту (1388–1392) не осмелился претендовать на императорский титул и не принимал китайского тронного имени из страха перед минскими императорами.[53]

Однако среди части монгольских аристократов возникла легенда о происхождении третьего минского императора Чжу-ди (девиз правления — Юн-лэ, 1403–1424 гг.) от Тогон-Тэмур-хана.[54] Они считали, что Чжу-ди родился от наложницы Тогон-Тэмура, которую первый минский император Чжу Юаньчжан взял себе в гарем после взятия Даду уже беременной. По этой легенде, Юаньская династия сохранилась не только в Монголии, но и в Китае. Согласно одной из самых значительных монгольских хроник «Болор эрихэ» («Хрустальные четки»), общемонгольские ханы от Чингис-хана до Лигдэн-хана (1592–1634) составляли единую династию, но ханы от Чингиса до Тогон-Тэмура правили Южным Юаньским государством (монг.: Урд Юан улс, что можно перевести также «Предшествующая Юаньская династия»), а императоры от его сына Аюширидары (Биликту-хан) до Лигдэна — Северным Юаньским государством (монг.: Хойт Юан улс, или «Последующая Юаньская династия»). Следовательно, монголы продолжали претендовать на владение Китаем даже тогда, когда он отделился от их империи.

Итак, Великое Монгольское государство распалось, распались и сами уделы — в том числе монгольская империя Юань. Так что у КНР нет оснований претендовать на преемственность от нее. В таком случае, по китайской логике, Русь тоже должна считаться частью Китая.[55] А почему бы тогда не считать все земли от Венгрии до Тихого океана (разумеется, включая КНР) частями современного Государства Монголия? Или всю Скандинавию — частью РФ, если вспомнить варягов, в древности «призванных править Русью»?
Отколовшись от империи Юань, Китай вновь стал государством. В 1421 г. китайский император перенес столицу с юга в Пекин. Он боялся монголов и хотел быть поближе к северным рубежам обороны. Теперь там была ханьская династия Чжу, которая правила империей Мин. Ее границы примерно совпадали с границами китайской империи Северная Сун, существовавшей до монгольского завоевания.[56] Но сунская идеология недостаточно последовательно реализовывала китаецентристскую модель. Поэтому идеологи Мин, подчеркивая отмщение за позор, нанесенный Китаю монголами, старались провести всеобъемлющее восстановление традиционных китайских ценностей.[57]

Ханьцы считали монголов иностранцами, незаконно захватившими власть. Первый минский император Чжу Юаньчжан (девиз правления — Хун-у) уже на следующий год после воцарения направил в Тибет посольство с манифестом. В нем, в частности, говорилось: «В недавнем прошлом варвары — ху [монголы] воровски захватили Хуася [Китай] и господствовали над ним более 100 лет. Кто из имеющих разум может сдержать гнев, когда головной убор и обувь меняются местами? Я основал главное в Поднебесной государство. Назвал его Да Мин (Великое Светлое)».[58]

С монгольской точки зрения минские претензии были бессмысленны как фактически, так и формально: для монголов сюзеренный статус их династии определялся оставшимся при них монгольским хаганством, а не перешедшей к минским императорам властью над Китаем.[59] Последние пытались установить свою власть и в Тибете, но из этого ничего не вышло (см. главу 2). И тибетцы, и монголы понимали, что Мин — иностранное государство, которое не имеет права претендовать на монгольское «наследство». Все это показывает отсутствие преемственности империи Мин с империей Юань.

Помимо тибетских племен и монастырей, в государстве Мин числилось 117 данников — в том числе те, кто даже не граничил с ним: например, Борнео, Цейлон, Филиппины, Аден, Бенгалия, Герат, Самарканд, Медина, Исфахан.[60] Очевидно, в данники зачисляли все города и страны, откуда в Китай приезжали послы, купцы и т.д. В 1408 г. минский император издал указ в связи с набегом японских пиратов на китайское побережье. Он повелел «японскому королю выполнить наше приказание с благоговением, без промедления и эффективно. Это дело настоящим поручается вам вашим императором».[61] Все это соответствовало китайской традиции «номинального вассалитета». Вместе с тем, императоры Мин были реалистами и не старались поставить под свою фактическую власть весь мир. Раздувание идеи исключительности Китая было нужно для внутреннего пользования, чтобы держать народ в узде.[62] Основной формулировкой внешней политики для них было: «Для правителя не существует ничего внешнего».

Следующей была Цин — «маньчжурская династия Китая». Вот что это за династия. К северу от государства Мин располагались земли различных тунгусских народностей (потомков чжурчжэней), издавна живших в Приамурье. В китайскую империю они не входили. Их вожди получали от нее титулы, помощь, экономические и политические преимущества, весьма полезные при постоянных междоусобицах.[63] Подобно Тибету, они обменивались с Китаем подарками, которые там, разумеется, считали данью. Китай успешно использовал этих вождей для «обуздания одних варваров посредством других».

Тун, один из родов (или кланов) потомков чжурчжэней, переселился в южную часть Маньчжурии из района горы Пэктусан (граница Маньчжурии с Кореей). Этому роду принадлежало владение Маньчжу. Глава этого рода Нурхаци (1559–1626), подчиняя соседние племена и уводя в свое владение множество пленных, положил начало сильному государству. В 1589 г. Нурхаци объявил себя ваном (князем, или царем), а в 1596 г. — ваном государства Цзяньчжоу.[64] Основой его армии была знаменная система, построенная на соединении штатского и армейского начал и бравшая свое начало от киданей, тунгусских племен, монголов и китайцев. Вначале в ней было четыре корпуса, или «знамени», в которые входили только чистокровные маньчжуры и родственные им племена. Позже были созданы и «знамена» из других народов.

У китайцев маньчжурское государство поначалу числилось зависимым: Нурхаци получал титулы от минского императора.[65] Объединив разные племена, Нурхаци начал войну против китайцев. В 1616 г. он присвоил себе ханский (императорский) титул, к которому позже прибавили девиз правления Тянь-мин (в переводе с китайского — Мандат Неба). Нурхаци претендовал на родство с императорами бывшего чжурчжэньского государства Цзинь — Золотое (маньчж.: Айсинь Гурунь). Поэтому он объявил свой род Золотым родом, или Золотым кланом (маньчж.: Айсинь Гиоро). Воссозданному таким образом государству китайские историки присвоили название Хоу Цзинь — Поздняя Цзинь. При этом чуть ли не более активно, особенно после победы над монгольским Лигдэн-ханом, маньчжурские императоры подчеркивали свою преемственность от Юань и утверждали, что им принадлежит печать Чингис-хана. Фактически, к 1644 г. преемственность от Цзинь была забыта.

В 1618 г. Нурхаци высказал семь причин ненависти к Чжун-го (Китаю). В основе всех обид было то, что государство Мин «шло против истины и справедливости», нарушало установленные границы.[66] К 1622 г. маньчжуры одержали ряд побед над китайцами и захватили Ляодун. Нурхаци заявил, что Небо повернулось к нему и отвернулось от Минской династии.

---

[1] Van Walt, 1987, p.93–110.
[2] Духовная культура Китая, 2009, с. 163.
[3] Гончаров, 2006, с. 100–110.
[4] Духовная культура Китая, 2009, с. 162.
[5] Беспрозванных, 2001, с. 38–40.
[6] Духовная культура Китая, 2009, с. 163.
[7] Намсараева, 2003.
[8] Гончаров, 2006, с. 120–121.
[9] «Китайский мировой порядок»...
[10] Хенниг, 1961, т. 1, с. 434–435.
[11] Намсараева, 2003.
[12] Духовная культура Китая, 2009, с. 119.
[13] Конфуций. Беседы и суждения (16, 1) — цит. по: Лукьянов, 2005.
[14] Детальный анализ этой системы на русском языке см.: Мартынов, 1978.
[15] Беспрозванных, 2001, с. 41.
[16] Цит. по: Van Walt, 1987, p.113.
[17] Цит. по: Van Walt, 1987, p.117.
[18] Van Walt, 1987, p.177.
[19] Речь идет об угрозе для стран и (или) лиц, подписывающих документы от их имени.
[20] Van Walt, 1987, p.183.
[21] Пиков, 2007, с. 111–123.
[22] Марко Поло, 1955, с. 173.
[23] См. обзоры: Pelliot, 1912; Wade, 1999.
[24] См., напр., Хенниг, 1961–1963.
[25] Гузев В.Г., Творогов О.В. Хин(ова)...
[26] Напр., Стонтон, 1805; Тимковский, 1824.
[27] A 60-point commentary...
[28] Цит. по: Vembu, 2007.
[29] Хронология Китая 3...
[30] Gang Zhao, 2006 — цит. по: Esherick, 2006, p.232, 254.
[31] Левкин Г.Г. Типичные ошибки...
[32] Laird, 2006, p.45.
[33] Коротко о Тибете: исторический очерк...
[34] Лубсан Данзан, 1973, с. 49–53.
[35] Удел Могултая...
[36] Слово «Юан» — китайского происхождения, но из этого не следует, что Монголия стала Китаем. Скажем, название столицы Российской империи «Санкт-Петербург» — тоже не русское. Слово «улс» по-монгольски означает «государство». Но применительно к империям, включавшим Китай, оно позже стало переводиться и как «династия».
[37] Этимологию см.: Дмитриев, 2009.
[38] Далай, 1977, с. 325.
[39] Ганболд и др., 2006.
[40] Ганболд и др., 2006, с. 20–21.
[41] Далай, 1977, с. 324.
[42] Храпачевский, 2004.
[43] Farquhar, 1981.
[44] Langlois J.D., Jr., 1981, p.137–185.
[45] Вернадский, 2000.
[46] Духовная культура Китая, 2009, с. 684–685.
[47] Chan, 1981, p.56–106.
[48] Лубсан Данзан, 1973, с. 243–246.
[49] Удел Могултая...
[50] Законы великой династии Мин, 2002, ст. 122.
[51] Ланьков А.»Мандат Неба»...
[52] Левкин Г.Г. Типичные ошибки...
[53] Удел Могултая...
[54] Пучковский, 1963.
[55] Терентьев А. «Позвольте возразить»...
[56] Kolmas, 1967.
[57] Гончаров, 2006, с. 136–137.
[58] Мартынов, 1978, с. 48
[59] Удел Могултая...
[60] List of tributaries...
[61] Цит. по: Сладковский, 1979, с. 166.
[62] Гончаров, 2006, с. 136–137.
[63] Тихвинский, 1979, с. 206.
[64] Непомнин, 2005, с. 32.
[65] Мартынов, 1978.
[66] Левкин Г.Г. Исторические измышления...
[67] Пан, 2007, с. 20.

C.Л. Кузьмин «Скрытый Тибет»: вернуться к оглавлению