Чжамьян Шадба. Улыбка Манджушри или кто основал Лавран

В преддверии курса лекций по ламриму (постепенному пути к просветлению) в изложении Джамьянга Шепы (Чжамьян Шадба), который прочтет в Москве геше-лхарамба Чамба Тоньет, предлагаем вашему вниманию биографию Джамьянга Шепы, опубликованную в № 32 журнала "Буддизм России".

Предисловие переводчика

"...Перед нами открылась очаровательная картина громадного буддийского монастыря, который на этом месте захватил всю узкую долину речки. Многочисленные высокие храмы белого, красного и жёлтого цветов со множеством этажей и окон, с симметричной и прямолинейной архитектурой, с плоскими крышами напоминали по виду какой-то старинный итальянский город, но тут же нам навстречу стали во множестве попадаться люди непривычного для меня вида, быстро шагающие воинственные тангуты в огромных бараньих тулупах с открытыми загорелыми туловищами и большими боевыми мечами за поясом, а рядом с ними – смиренные монахи в красных одеяниях..." (Барадийн Б. Путешествие в Лавран // Ермакова Т.В. Буддийский мир глазами российских исследователей... СПб., 1998).

"...Вид его со стороны мусульманского селения не напомнил нам ни одного из прежде виденных нами буддийских монастырей. Это был совсем не азиатский вид, точно перед нами был небольшой южноевропейский городок. Монастырские постройки перехватили всю долину от реки, которая течёт под горами правого берега, до подошвы гор левого бока долины. Над крышами одноэтажных келий поднимаются двухэтажные и трёхэтажные кумирни и многоэтажные частные дома, стены которых, чисто вымазаные белой краской, придают монастырю вид чистоплотного селения. Южную Европу напоминают плоские крыши тангутских кумирен и домов. Это приятное ощущение от наружного вида монастыря не исчезает, когда въедешь и внутрь его. Монастырь и внутри содержится опрятно..." (Потанин Г.Н. Тибето-тангутская окраина... М., 1950. С. 256-257).

Всё это о Лавране. Два свидетельства российских путешественников, столь сходные по впечатлению, намеренно помещены мной в начало статьи. Я попытался вызвать у читателя мысленную картину, встававшую перед взором каждого паломника, добравшегося до этого сокровища северо-восточной окраины Тибета, центра высокой учёности и просвещения – великолепного Лаврана. Паломники стекались сюда во множестве, в основном из собственно Амдо и Монголии, несмотря на то, что монастырь этот не отличался ни глубокой древностью, ни святынями, вроде тех, что переполняли соседний Гумбум. Лавран вызывал всеобщие восторги высокой учёностью своих монахов и строгостью монастырской дисциплины. "По рассказам монголов, – писал А.Г.Позднеев, – изучение цанита в этом монастыре (т.е. в Лавране. – Прим. авт.) самое обширное: ламы ведут здесь свои состязания не только в хуралах, но и дома, на улицах, в степи – словом, где бы только они ни сошлись" (Позднеев А.М. Очерки быта буддийских монастырей... СПб., 1898. С. 250). Программа обучения на факультетах монастыря стала образцом для большинства монастырских школ Амдо, Монголии и Бурятии, поскольку большое количество выходцев из этих областей проходило курс обучения именно здесь (кстати говоря, только в Лавране Б.Барадийн обнаружил официально признанное землячество бурят). К тому же из стремления к независимости от Лхасы и крупных школ центра Тибета основатель монастыря ввёл традицию присвоения ученых степеней своим учащимся – случай беспрецедентный для окраинного тибетского монастыря традиции Гелуг. Всё это сделало Лавран одним из крупнейших центров буддийского образования в Центральной Азии.

Своим существованием и процветанием монастырь обязан, по выражению Б.Барадийна, "величайшему учёному мыслителю во всей новейшей истории тибетского буддизма" I Чжамьян Шадбе. Историкам это имя известно давно. Ещё В.П.Васильев, известный русский синолог, более ста лет назад пытался раскрыть огромное значение этой фигуры в истории учёного буддизма Тибета (см.: Васильев В.П. Буддизм, его догматы... СПб., 1898). Однако до наших дней и о жизни этого человека, значение которого для центральноазиатской культурной традиции сопоставимо, скажем, со значением фигуры В.Ф.Лейбница в культурной истории Европы (Ф.И.Щербатской заметил, что, помимо поразительного совпадения дат рождения и смерти двух этих людей, существует сходство и в широте сфер приложения их талантов, к тому же "поразительная интеллектуальная деятельность обоих этих великих людей породила представление о их всеведении: Джамьян носил титул "всеведущего ламы" – kun-mkhyen, Лейбниц тоже являлся "Der All- und Ganzwisser" (см.: Щербатской Ф.И. Избр. труды по буддизму. М., 1988. С. 107-109), и об обстоятельствах основания Лаврана даже специалистам известно немного. Автор этих строк уже третий год занимается переводом и анализом самого крупного письменного источника о жизни и творчестве этого человека, а также об истории основания и первых годах существования монастыря Лавран. Это поэтичное и захватывающее сочинение, образно озаглавленное "Причал в удивительно благую судьбу" (поскольку его автор полагал, что чтение этой биографии способно вызвать в читающем восхищение перед великим подвижником и тем самым направить его к Просветлению), было написано реинкарнацией I Чжамьян Шадбы – Гончог Чжигмэ Ванбо, талантливым тибетским учёным, в 1758 году. С краткими выдержками из этого объёмного и чрезвычайно живого произведения тибетской словесности мне хотелось бы познакомить читателя в смутной надежде, что так оно продолжит направлять сердца верующих к Просветлению.

Однако сочту необходимым предварить цитаты кратким очерком, без которого читателю было бы сложно разобраться в ряду не связанных между собой отрывков.

Чжамьян Шадба – это не имя, а скорее прозвище, данное ещё молодому монаху по имени Агван Цзондуй после поразительного случая, происшедшего с ним в храме Большого Чжу, "святая святых" Лхасы: старинное рисованное изображение на стене храма, по свидетельствам очевидцев и самого Агван Цзондуя, отчётливо улыбнулось ему, стоящему напротив. Поражённые монахи с тех пор стали называть Агван Цзондуя – Чжамьян Шадба, что с тибетского можно перевести как "Улыбающийся Манджугхоша". Это имя затем закрепилось и за линией его перерожденцев, а основателя этой линии стали называть первым Чжамьян Шадбой.

Агван Цзондуй родился в 1648 году в простой семье тангутов, кочевавших в долине недалеко от места будущего основания Лаврана. Ребёнка, чьё рождение сопровождалось странными знамениями, отдали на воспитание его дяде. Это был впечатлительный и невероятно способный мальчик, с раннего детства проявлявший удивительную склонность к предметам культа, изображениям божеств, подражавший во всём монахам и испытывавший необычные видения. Уже с подросткового возраста он начинает стремиться в Центральный Тибет. Приёмные родители отпустили его только после угрозы покончить с собой. Совершив опаснейшее путешествие, в котором юноше угрожали высокие горы, глубокие реки и, наконец, банды скитающихся разбойников, Агван Цзондуй в 1668 году достигает монастыря Брэйбун, точнее большого города-монастыря, крупнейшего монастырского комплекса Тибета и всего мира. Будучи зачислен на факультет Гоман, Агван Цзондуй уже после нескольких месяцев учёбы стал проявлять феноменальные способности к наукам. Первое, что с невероятной силой потрясло впечатлительного юношу, это отнюдь не роскошные храмы, не пышные церемонии, а обыденная для учёных монастырей сцена диспута между учащимися послушниками.

Буддийские философские диспуты – уникальное культурное явление в мировой истории. Традиция учёного диспута возникла в Древней Индии во времена одновременного сосуществования великого множества самых различных философских школ и течений. Лучшим способом добиться признания и популярности для мудреца или целой школы было победить в учёном диспуте на глазах у широкой публики в присутствии царственной особы. Такая победа давала возможность приблизиться ко двору и включить в свои ряды множество новых адептов. Побеждённый же нередко был обязан принять взгляды более убедительного соперника или, того хуже, покончить с собой. Для того, чтобы сохранить своё драгоценное Учение и защитить собственные взгляды, буддисты были вынуждены разработать виртуозную технику логического опровержения взглядов противника и аргументированного утверждения своих. Много позднее в Тибете практика философского диспута, отточенная поколениями учёных, лишилась возможности выполнять свою первоначальную функцию защиты от идейных противников и теперь взяла на себя задачу воспроизводства буддийской мыслительной традиции и контроля над уровнем образованности послушников, ведь учёные степени присваивались монахам только по результатам взаимных дискуссий. Наконец, диспуты стали ареной борьбы различных взглядов на мельчайшие аспекты философии внутри тибетской традиции (традиции буддийских диспутов посвящена кн.: Базаров А.А. Институт философского диспута в тибетском буддизме. СПб., 1998).

Чжамьян Шадба с особой страстью относился к искусству философского диспута, и в Брэйбуне ходили слухи о его принципиальной непобедимости. Ему суждено было поколебать авторитет своих предшественников и осуществить серьёзную реформу внутри философских дисциплин.

После окончания философского факультета Чжамьян Шадба продолжает совершенствовать своё образование на факультете тантры ещё четыре года в знаменитых монастырях Центрального Тибета. На тридцать третьем году жизни Агван Цзондуй чувствует острую потребность в длительном уединении от мирской суеты. Он удаляется на гору Гэпэл, в живописнейшие места, красочно описанные автором биографии, где проводит в общей сложности двадцать лет, лишь изредка прерывая отшельничество только затем, чтобы приобрести или поделиться религиозными учениями. За эти годы Чжамьян Шадба становится поистине сокровищницей ценнейших практик, средоточием самых различных преемственных линий. Его авторитет среди монашества и простых послушников столь высок, что в 1700 году его приглашают занять пост настоятеля родного факультета Гоман, на что он после долгих колебаний соглашается. Новый этап жизни Агван Цзондуя раскрыл новые грани его даровитой личности. Он решительно принимается за реформы в хозяйственной и дисциплинарной сферах факультета, а самым важным его шагом стало изменение учебной программы школы. Он становится важным общественным авторитетом Тибета, и ни одно обсуждение принципиальных вопросов государственного значения не проходило без его участия.

В 1709 году Чжамьян Шадба возвращается на родину в Амдо, уступая многочисленным просьбам земляков, где, сумев завоевать симпатии монгольских князей, смог построить новый буддийский университет по образцу Брэйбуна, назвав его Дашичил, что значит "Счастливая мандала". Однако в Монголии, а затем и в остальном мире монастырь приобрёл известность под именем Лавран (в переводе с тибетского – резиденция высокого ламы).

Таково в сжатом виде содержание "Биографии". Приятного и полезного чтения!
Цыремпилов Николай Владимирович
________________________________________


Монахи на ступеньках монастыря Лавран (Лабранг). Фото Джеймс Делано

Биография Всеведущего Чжамьян Шадбы, называемая "Причал к удивительно благому уделу"

Взяв лишь малую толику из подобных океану трех тайных деяний великого [приверженца] традиции Направляющего и Могущественного, ставшего владыкой Учения Будды путем проповеди, диспута и сочинительства, могущественного ученого и практика Всеведущего Чжамьян Шадбий Дорчже, преподам это тем, кто наделен счастливой участью.

Когда этот возвышенный вошел в чрево матери, ее тело преисполнилось совершенного спокойствия, а нрав [ее] и раньше был хорошим. И в [ее] снах и в видениях возникали гирлянды радуг, окружающие [ее] тело, ясным образом вспыхивали прекрасные многоцветные свечения, проявлялось множество других поразительных знамений.

Затем, в год [желтой] земли-крысы, согласно китайскому [летосчислению], в начале месяца dKa'-Thub года, известного как Сарвадхара, согласно традиции sTod-'Grel-ba {4б}, или восьмого дня первого монгольского месяца, средь бела дня весь свод чистейшего неба затянуло балдахином свежих облаков. Дабы омыть ножки младенца, боги излили жемчужный дождь из тайника за занавесом облаков. "Благо, что во вселенной взошло солнце Учения!" – тихо, как шипение змеи, пропели божества светлой стороны свою хвалу, и стаи прелестных птиц закружились в веселом танце и залились радостной песней; картины других удивительных знамений наполнили зерцала очей всех живых существ, и в этот самый миг из материнского чрева в усладу очам всего мира появился [ребенок] молочной белизны и восхитительных форм, столь прелестный на вид, что нельзя было отвести глаз.

В год, когда [ему] исполнилось пять лет, в [императорский] дворец изволил следовать Глава Победоносных, Всеведущий и Великомилосердный Агван Лобсан Чжамцо, и его, ребенка, один человек принес к озеру [Куку-нор] на встречу [с ним]. Лишь только увидев лицо [Далай-ламы], он широко раскрыл глаза и просиял от радости.

В те времена даже в детских забавах он делал подношения, читал наставления дружившим [с ним] малышам, давал благословения, раздавал воду из кувшина и играл в прочие игры [такого] рода. Более того, из хорошего плоского камешка [он] вручную смастерил статуэтку [Будды] Шакьямуни, выкрасил ее красно-желтой охрой, посадил на трон в локоть длиной внутри покрытого крышей маленького домика в виде храма и развлекался тем, что изо дня в день делал [ей] подношения, почтительные обходы вокруг и тому подобное, [пока] однажды друживший [с ним] мальчик, швырнув камень, не сломал эту статуэтку. [Богдо тогда] говорил, что [видит в этом] знак некоторых препятствий в будущих [предприятиях].

Как-то раз длительное созерцание изображений шестнадцати стхавиров вызвало [в нем] печаль, [ибо] вся сансара виделась [ему теперь] подобной обители демониц-ракшаси. {8} Тогда [он] денно и нощно стал неустанно [предаваться созерцанию]. Естественным образом отвернувшись от стремления к тому, чем занимаются другие, и ко всем благам этой жизни, он решил, что в данной жизни необходимо осуществлять практику отшельничества, и дал клятву достичь верха совершенства.

После этого [Богдо] заявил, что не останется в этом дурном месте, а отправится в Уй, и попросил у своих стариков дозволения. [Они] не позволили, говоря:"До тех пор, пока мы не умрем, [тебе] нельзя будет уйти". Даже после того, как дядя [Богдо] по отцовской линии гэлон Содном Лхундуб, человек чистых мыслей и большого ума, настойчиво попросил [его] родителей не препятствовать послушнику отправиться в Уй, {8б} [они] не позволили [ему] уйти. "Коль скоро [мне] не позволено отправиться в Уй, я тем более не останусь здесь. Не вижу иного выхода, как только уйти в другие места просить подаяния или повредить своей жизни", – заявил [Богдо]. Его желанию уйти в Уй, подобному падающему валуну или мощному речному потоку, никто не в силах был противиться. Этот монах, дядя [Богдо], обратился с просьбой к тому самому вождю общины, почтенному монаху, у которого [Богдо] принимал духовные обеты, – Ешей Чжамцо: "Скажите одно лишь слово!" Понимая, что, если [Богдо] отправится в Уй, то Учению и всем живым существам будет от [этого] благо, тот обратился к старикам с настоятельной просьбой: "И в настоящем и в будущем это принесет всеобщее благо, так что не удерживайте [его]". Родители, не будучи в силах преступить слово учителя, благословили [Богдо] в дорогу.

Не задумываясь о превратностях дальнего пути, как всегда и поступали бодхисаттвы, взяв с собой множество необходимых вещей, [Богдо] направил лотосы своих ног в чистые земли областей Уй и Цзан, чтобы принять [там] дары благих проповедей.

Шаг за шагом продвигаясь по своему пути, [Богдо] просил благословения у местных божеств-охранителей со словами: "Если я, уйдя в Уй, вернусь обратно, не достигнув совершенства в слушании, размышлении и медитации, накажите [меня]".

Добравшись до Сэра и совершая [там] обряды поклонения, [Богдо] увидел двух геше, устроивших диспут, и испытал чувство безмерной веры и почтения [к ним]. Ему захотелось самому сейчас же поступить в монастырскую школу.

Подав просьбу о вступлении в монастырскую школу, [Богдо] двадцать пятого числа девятого месяца по монгольскому [летосчислению] поступил в монастырскую школу Балдан-Даши-Гоман монастыря Брэйбун, местопребывание бесчисленного множества мудрецов.

Когда в тот семестр в его группу в [качестве оппонентов] на диспут прибыли большие геше Лумбум Хамра и Самло Рабчжамба Адар, наш Богдо, поднявшись, одной лишь строфой – "Осуществляя парамиту высшей мудрости..." и так далее – указал на необходимость принятия прибежища перед [практикой] слушания, размышления и медитации, а также вместе с перечислением практических путей на этом этапе и объектов прибежища привел в свидетельство авторитетные источники. Оба [его] оппонента были [столь] пристыжены, что стали [похожи] на гвозди, втоптанные в грязь.

В возрасте двадцати семи лет, в год [синего] дерева-тигра, в добрый час, внутри второго местопребывания Авалокитешвары – великом дворце Потала [Богдо] должным образом принял полное монашеское посвящение в присутствии Всеведущего и Великомилосердного Агван Лобсан Чжамцо в роли наставника-упадхьяи, Чжамьян Дагбы из Пабонки в роли исполняющего обряд наставника и в составе полного числа монахов с верой, достойной этого ритуала. [Богдо] говорил, что дал обет отныне, не предаваясь праздному безделию, и ночью стремиться к совершенству.

Таким образом, врожденная и взращенная мудрость, широкая, как небо, овладевала сокровищницей Учения Махаяны, встретиться с которым труднее, чем с Буддой. Искусный в очищении умов миллионов знатоков тантры потоками волшебного дождя прекрасных проповедей, этот удивительный веселый океан мудрости стал источником множеств неслыханных достоинств, но солнце его исследующего ума отшвырнуло прочь гордость и надменность и осветило небо над четырьмя континентами Учения Могущественного.

Наш Богдо не испытывал никакого желания принимать подношения, занимать высокое место и тому подобное, поэтому, весьма обеспокоенный, [он] приехал к Владыке Учения тантрийскому настоятелю просить разрешение на уход в отшельничество.

– Разрешение тантрийского [факультета] [на отшельничество] ты не получишь. [Что, если ты будешь] уходить в затвор на некоторое время? А если захочешь занять какое-то другое положение, – пожалуйста, – сказал тот, не дав [своего] благословения.

Затем, когда [Богдо] снова приехал просить благословения [на отшельничество], Чжанчжа Ваджрадхара тоже предстал перед лицом настоятеля. Как и в прошлый раз, [Богдо] попросил разрешение. Настоятель пристально посмотрел на него и воскликнул: "Что говорит этот глупец! Я сам знаю, что лучше для тебя! Не получишь никакого разрешения!" [Тогда] Чжанчжа Ваджрадхара обратился с [такой] {25б} просьбой: "После того, как он сам выразил свое желание, [может, стоит] дать ему благословение?" Настоятель разгневался и сказал Чжанчже с упреком: "Так это ты стоишь за его желанием!" Но они снова настойчиво [повторили] просьбу, и Владыка Учения тантрийский настоятель сказал с огорченным видом: "Поступайте сообразно с желанием". "[Это] благословение [говорит о Вашем] великом милосердии. Прошу [Вас] заботиться [обо мне]", – [взмолился Богдо], и [наставник] разрешил [ему] уйти в затвор.

В возрасте тридцати четырех лет, в год [белой] железа-курицы, во время большого весеннего семестра, [Богдо] давал необходимые руководства по ступеням Пути к Просветлению и руководства к устным наставлениям Манчжушри стаям пробужденных Учением пчел, тучами слетевшихся на несравненный аромат тех качеств, которые являются наивысшими, [издаваемый] парками Сэра, Брэйбуна, Галдана и разных других монастырей. И так как [Богдо давал Учение] с помощью точных наставлений, заставляя [учеников] последовательно размышлять над [соответствующими] объектами, [их] обычное состояние ума преображалось, [так что] многие [из них] стали искусны в руководстве по Пути. В это время проявилось множество чудесных и счастливых знаков: громыхнул раскат {27} грома, посыпался дождь из цветов и прочее. 'Di lam-Khrid gNang-ba'i Thog-ma yin. De-nas sNgon-gyi Las 'Brel bZang-pos mTshams sByang-bar Ma Zad.

Согласно правительственному указу, наш Богдо вместе с ламами отправился в парк при [монастыре] Брэйбун. Там Дэсрид велел [начать] диспут по дуйре1 с ламами и молодыми [послушниками] факультета Цаннид монастыря Радо из окружения Его Святейшества. С самого начала [Богдо] бесподобно расправился с несколькими ламами из Радо, и Дэсрид велел: "Гэпэльский рабчжамба Агван хорошо знает дуйру, так пусть же держит ответ". И Богдо встал в позицию защиты. Послушники из Радо вели диспут, стараясь изо всех сил, но наш Богдо, {40б} тщательно вникая во все детали, мгновенно парировал [нападки], и [вскоре они] столь утомились телесно и умственно, что так и не ввели его в тупик, а от стыда покрылись гирляндами жемчужин пота. Говорят, что в тот день Дэсрид держался дружелюбно по отношению к нашему Богдо.

Как-то раз приближенный [Богдо] аграмба Агван спросил [у него]: "Случается так, что люди обретают сиддхи, а какие у Вас проявлялись знаки [совершенства]?" [Богдо] промолчал. Тогда тот продолжил: "Вы прошли через столько трудностей, столько лет пробыли в уединении и не обладаете никакими знаками совершенства. И Вам не стыдно?" Наш Богдо лишь улыбнулся [в ответ].

– А что Вы смеетесь? Ведь столько лет, проведенных в медитативной практике, прошли впустую! Проявится ль хотя бы один знак?

– Принесешь ящик с подношениями, – будут и знаки, – в шутку ответил [Богдо].

Будучи чрезвычайно прямодушным по характеру, аграмба, не откладывая, принес ящик с подношениями и преподнес [его Богдо]. Тогда наш Богдо сказал : "Нет нужды так беспокоиться. Ведь я написал столько сочинений, каждый день совершаю столько благих дел, я должен проповедовать, всецело погрузившись в сутры и шастры. Какие же еще требуются знаки совершенства, помимо этих?" После этих слов аграмба почувствовал радость.

С самого начала пребывания в затворе [Богдо] испытывал нужду в самом необходимом, удовлетворяясь одним мешком ячменной муки на шесть месяцев, переживая прочие трудности с твердостью, описанной {44б} во многих [его] биографиях, большинство из которых касается [его] молодости, в позднейшей же [автобиографии] об этом прямо не говорится, поэтому [я] не могу процитировать [ее здесь]. Наш Богдо, пребывая на высшей и прекраснейшей горе Гэпэл, месте своего подвижничества, с тридцати трех лет по пятьдесят три года от роду, сосредоточенно упорствовал в погружении в глубочайшее медитативное размышление. За все это время [он] около пятидесяти раз давал многим собиравшимся с монастырей Сэра, Брэйбун, Галдан и других мест мудрецам руководства ко всем стадиям Ламрима.

Когда [Богдо] исполнилось пятьдесят три года, осенью года [белого] железа-дракона настоятель факультета Гоман Одсэрба испросил позволения [удалиться на покой], а во время подбора [кандидата] на назначение новым настоятелем он обратил внимание на следующее: "Я не принес никакой пользы факультету Гоман своими качествами, но [я] знаю одного хорошего ламу, способного своими качествами принести пользу факультету, которого и нужно поставить моим преемником. Это наставник Агван с Гэпэла, лучше которого нет никого на факультете. Если он станет [главой Гомана], то принесет большую пользу школе и в деле религии и в управлении". После этого мнения должностные лица факультета, все старшие и молодые учащиеся сошлись и, посоветовавшись, обратились в правительство: "Настоятелем факультета не следует назначать никого, кроме гэпэльского наставника". И правительство в соответствии с желанием самого факультета сделало назначение. Когда же Богдо решил просить об отмене [назначения], многие монахи взмолились: "Отказавшись от [поста] настоятеля, Вы отвергнете нас!" Но Богдо не желал и слушать, а пошел и обратился с просьбой к Дэсриду, но тот ответил: "Не я назначал Вас, а Драгоценный Победоносный [Далай-лама], поэтому нужно подавать просьбу Его особе". {46б} Богдо обратился с прошением к Победоносному Цаньян Чжамцо, но тот сказал с твердой настойчивостью: "Сейчас Вы в любом случае должны стать настоятелем Гомана". И Богдо согласился, не в силах противиться [этому]. В то время [Богдо] мучился сомнениями, принесет ли его пребывание на престоле [настоятеля] Гомана пользу, пока однажды во сне не услышал песню: "Да будет покой во вселенной, да будет урожайным год, пусть зреют колосья и процветает Учение, да пребудет счастье и исполнятся все желания!"

– Польза будет, – решил он [после этого].

Светлейшие, словно летний океан, мысли посещали его: "Принося пользу такой великой школе, я буду осуществлять дело Учения Будды, а следовательно, я в любом случае должен повышать уровень всего, касающегося [монастырской] дисциплины, и делать тому подобное".

Существовавший ранее в Гомане старый устав [факультета], утерянный еще при Лодой Чжамцо, нашелся в том же году, и наш Богдо в начале зимнего семестра зачитал [его] вместе с обращением к собранию. В большой и подробной речи [он] утвердил ранее выработанные, но в большинстве своем пришедшие в упадок правила.

К большому зимнему семестру, во время учебных диспутов Монлама, [Богдо] стали посещать беспокойные мысли: "В настоящее время у факультета нет статьи доходов от поместья и очень мало паломников, поэтому у послушников очень скудны средства на самое необходимое. Если постараться, то можно улучшить положение в области учебы, но очень трудно что-то сделать в материальной сфере. Можно пустить на общие нужды все личные средства, но их почти нет, и сложно что-либо выделить из должностного довольствия. Так как же поступить?" Во время этих раздумий Гунру Агван Гендун сказал в шутку: "Похоже, драгоценнейшим ламам есть что пожертвовать факультету. Прочтите [им] завтра [такой] указ".

– А это хорошая возможность, – обрадовался [Богдо], и тут же его милостью был провозглашен указ.

На молебне Майтреи в Брэйбуне [Богдо] возглавлял собрание. Во время диспутов на площади Большой {48б} Дочжал Владыка мудрых рабчжамба Агван Дорчже обратился [к нему] с просьбой: "Учащиеся Цаннида имеют весьма односторонние взгляды и слабые стороны в воззрениях, поэтому [они] нуждаются в проповеди, соответствующей большинству обычных объяснений и, в особенности, не противоречащей старым учебникам Гомана".

– Все же прочту [им] то, что содержится в канонических текстах. Что же делать, если [это] во многом не согласуется с ними, – ответил [Богдо].

Послушать эту проповедь собрались тучами, на [площади] Большой Дочжал не всем хватило места, и знающие люди говорили, что вряд ли раньше собиралось больше [народу].

В прежние времена во время Нового года в монастыре случались разного рода не согласные с Учением увеселительные предприятия, как распевание песен, распитие опьяняющих напитков и тому подобное. Обратившись с речью к монашеству, [Богдо] сказал, что нет оснований для проведения [дел] из разряда увеселительных. Ничего, помимо чтения текстов. И с тех пор, приняв за правило завет нашего Богдо, люди утверждали и этот обычай высших.

Во время учебного семестра приближенные [Богдо] аграмба Балбар и большой знаток исторических хроник сэрханский ученый (gSer-Khang-gi mKhas-pa), Владыка Учения Ёндэн Лодой преподнесли [ему] хадак, покрывало, мандалы, подношения и обратились с просьбой: "В Гомане {49б} нет своих учебников по Винае и Абхидхарме. Нет ничего хорошего, если составлять учебную литературу из учебников других [факультетов]. Раньше было много наставников, способных писать сочинения, однако никто не побуждал [их к этому]. Неизвестно, будет ли еще настоятелем кто-либо, похожий на Вас, поэтому составьте сочинение по логике". [Богдо] ответил, что по состоянию здоровья и в силу большой занятости не может [заняться этим].

Затем, по инициативе геше старшей группы, совета между старейшинами различных землячеств и должностных лиц, [Богдо] были поднесены хадаки, мандалы и другие дары от землячеств и старейшин факультета вместе с просьбой написать сочинения по Винае, Абхидхарме и [Праджня]парамите для составления собственной учебной литературы факультета (Grwa-Tshang-rang-gi rTsi-bZhag gTong-rGyu'i Ched-du), на что [Богдо] дал обещание и написал два больших исследования Винаи и Абхидхармы, которые вошли в учебную литературу [Гомана]. Перед диспутами [он] прочитал проповедь по Ламриму и Пяти Предметам. Во время осеннего семестра [Богдо] совершил чудо, прочтя сезонный учебный курс для старшекурсников, не заглядывая в учебники, а знаток в изложении пяти наук Лобсан Одсэр сделал записи. Для обучающихся на [курсе] Праджняпарамиты [он] прочитал "Drang-Nges rNam-'Byed", украсив [ее] подробным объяснением, {50} и мудрые в один голос твердили, что сколько раньше было [знающих] наизусть пространные и краткие учебники, но не было еще столь умного. В те времена ведшим записи за ним удалось сохранить много ранее неслыханных проповедей, но большинство из них рассеялось без следа.

В тот же год в Уй прибыл Галдан Эрдэни чжинон вместе с сыном и, согласно ранее посланному письму [Богдо], доставил на факультет созданный еще предками самого Богдо Ганчжур. [Богдо] велел прочитать [его] единожды на собрании [монахов]. Поскольку чжинон и [его] сын прибыли во время сбора пожертвований на освящение [статуи] Ямантаки в тантрийском храме, [Богдо] с радостью сказал: "Ты – мой Анатха Пиндата-домохозяин!" [Он] знал, что в Амдо [чжинон] снова станет [его] первым милостынедателем.

Чжинон обратился к [Богдо] с просьбой вернуться в Амдо, и [тот] спросил: "Если [я] приеду сейчас, сможете ли вы возвести такой же монастырь, как Брэйбун?"

– Трудно построить такой же, но можно возвести большой монастырь, – ответил [чжинон].{56}

– Тогда [я] приеду, – пообещал [Богдо].

Однажды [Богдо] обратился к собранию с [такой] речью: "И снова нельзя предугадать, что будет с Тибетом, поэтому все без исключения должны усердствовать в [проведении] обрядов. Есть предсказание, что духовному сословию и монастырям грозят беды и многие погибнут, став жертвами насилия".
Тринадцатого числа шестого месяца того же года из великого монастыря Балдан Брэйбун {70б} [Богдо] отправился в Амдо. Глаза послушников, [узнавших] об отъезде нашего Богдо в дальний край, наполнились слезами, и, будучи не в силах расстаться, [они] со страстной силой молили не оставлять [их] во всех [будущих] перерождениях. Выехав за стены Брэйбуна, [Богдо] обратился к монастырю и прочел мольбу о процветании Учения и благопожелания.

С наступлением теплого сезона началось строительство. Драгоценный нойон подрядил шесть хошунов Хачжа подвозить лес. Множество [людей] из Чэнхор, Самца, восемнадцати Ронцочен, верхнего и нижнего Ронбо, Добий и Биймдо поставляли строительный камень для восьмидесятиколонного дугана. Работники по камню из Цахо, Даба и Рамдо клали фундамент для дугана с восемьюдесятью колоннами. Собравшиеся к тому времени подводчики из разных долин дружно, без споров и без вреда для людей и тягловых животных, невзирая на все тяготы, но с радостью приговаривая: "Счастливые мы, что строим такой храм!", перенесли тяжелые бревна и огромные камни, хотя это было трудно и требовало большого количества людей, что, без сомнения, [случилось благодаря] благословению и силе нашего Богдо.

В начале шестого месяца, при поднятии балки большого дугана, [Богдо] устроил угощение для плотников и каменщиков, преподнес [им] одежды и другие богатые дары. Во время установки балки [Богдо] своими руками поднимал [ее], молясь о том, чтобы все живые существа в своих рождениях закладывали [в себе] остов высокого Учения. Об этом обычае говорится в высших жизнеописаниях Махасаттв, осмысленно совершавших все практические действия, согласно проповеданному в "sPyod-yul yang-dag-pa'i mdo".

Таким образом, после прихода [Богдо] в Амдо все великие ламы, ведущие за собой множество живых существ, и все ханы и князья, защищающие, согласно законам Учения, необъятные просторы земель, склонили свои головы к лотосам его стоп и воздали немыслимые {108} почести всем тем, чем владели, а [он] истинным образом старался дать им те учения, которые соответствовали [их] доле, воспитывая этим самым тех, кто созрел, и делая совершенными тех, кто освободился. Это он своими чистейшими деяниями наполнил всю восточную часть Амдо и сделал неистощимым процветание [там] драгоценного Учения Могущественного. Это он по достижении совершенства, зная о том, что в областях на севере есть основа для монашеской общины, основал в лучшем из мест, исполненном множеством счастливых знаков, великую школу проповеди и практики, названную Дашичил, и совсем скоро [там] возникла община монахов, подобная океану. Это он, став Великим Светилом, испускающим свет Учения Будды, посвящал дни и ночи делам, [заповеданным] в трех поворотах Колеса Учения, и стал единственным драгоценным источником пользы для всех живых существ.

Известно, что сам Богдо говорил: "Если бы родился тот, кто подобен Дхармакирти, мы бы поспорили. Но такого нет, и сейчас [никто] не в силах сравняться со мной в диспуте".

Ночью, когда все спали, [Богдо] сидел, подобрав ноги и держа в руках четки и колесо (phyag-'khor), и никогда не лежал, как простые [люди], а всю ночь напролет перебирал четки бусинка за бусинкой и вращал колесо, произнося множество мантр призывания йидамов и умилостивления божеств. К восходу солнца все бусинки на его четках были уже сосчитаны. Об этом [я] слышал от [его] солбона (gsol-dpon) Игчжа рабчжамбы Чжамьяна.

В возрасте семидесяти четырех лет, четвертого числа первого монгольского месяца года [беловатой] железа-коровы, [Богдо] заболел. Хотя болезнь не была тяжелой, [он] часто впадал в забытье. По его велению на крышу покоев подняли новую дхваджу.

Узнав об этом, все поняли, что [Богдо] не проживет [долго].

Рабчжамба Агван Балдан спросил у [Богдо]: "В какую из чистых сфер отправится наш Богдо и куда нам устремлять свои молитвы?"

– Сфера будд и бодхисаттв будет моей сферой. И все же высшей их них является Сукхавати. Туда и направляйте ваши молитвы. В дугане есть настенное изображение [Сукхавати], но хорошо, если каждый из вас сделает такое изображение, – ответил [Богдо].

После этого [Богдо] воскликнул: "Хик!" и погрузился в глубокую сосредоточенную медитацию.

Таким образом, с наступлением утра пятого числа второго монгольского месяца года [беловатой] железа-коровы, в конце последовательного проявления трех [уровней] пустотности ради того, чтобы приобщить к Учению бренных существ, [Богдо] погрузил {118б} природу мудрости великого блаженства, находившейся в единении всех [уровней] несубстанциональности и абсолютной истины, в сферу дхармакаи.
________________________________________
1
Начальный курс в программе многолетнего буддийского образования, букв. "Собрание (основ)". Этот курс включает в себя основы буддийской психологии и философии, то есть теорию восприятия и правильного познания (тиб.: Лориг), теорию умозаключения (тиб.: Тагриг), историю мысли (тиб.: Дубта-ма-ва).

Пер. с тиб. Н.В.Цыремпилова