Наблюдения из Амдо: отчет путешественника о поездке в Восточный Тибет

Этот репортаж, опубликованный Международной кампанией за Тибет (ICT), – яркое повествование, в словах и фотографиях, о визите зарубежного исследователя в Восточный Тибет, Амдо, этим летом. Иностранец, владеющий китайским, делится своими мыслями о кардинальных изменениях на Тибетском нагорье – от урбанизации и появления железной дороги до влияния китайской политики на удаленные пастбища и сельскую местность. Исследователь связывает тибетский ландшафт с его недавним прошлым и китайской политикой: его глазами мы видим протесты в Лабранге, которые привели к пыткам до смерти монаха и заключению в тюрьмы многих других; Белую cтупу в Цо, где в 2012 году совершил самосожжение дед Седьмого Гунгтханга Ринпоче; и китайских торговцев, продающих тибетские наряды в монастырском городке. Исследователь предпочел остаться анонимным.


Высокие пики и нетронутая земля Северного Тибета.

Когда мой самолет коснулся земли в Ченгду, столице китайской провинции Сычуань, я с волнением думал о том, что ждет меня по возвращении в Тибет. Пунктом моего назначения был Амдо, самый северный регион Тибета, который сегодня разделен на так называемые «автономные» префектуры, относящиеся к провинциям Сычуань, Ганьсу и Цинхай. Со времен моего прошлого визита эти места были свидетелями грандиозных демонстраций, жестоких подавлений и дюжин самосожжений. В последующие недели я путешествовал, проезжая маленькие деревушки и большие города, беседовал со скотоводами, монахами и владельцами магазинов на китайском и тибетском об их жизнях в Тибете, оккупированном Китаем. Я обнаружил то, что наглядно демонстрирует тот парадокс, с которым столкнулся Китай в Тибете: даже когда Пекин сжимает хватку и видоизменяет эту страну, его усилия рушатся на уровне каждого отдельного человека. По всему Тибету люди открыто и бесстрашно выражают свое недовольство китайским правлением и страстное желание возвращения Далай-ламы.

Порой трансформация Тибета имеет физическое воплощение, заметное невооруженным глазом. В часе или двух езды от Синина, вдалеке от шума и строительства нового города Пинган, ландшафт начинается меняться и становится похожим на Тибет. Но как только молитвенные флаги и ступы начинают расти в числе вдоль дорог, в той же пропорции множатся и опоры, рабочие бригады и другие признаки железнодорожного строительства. Еще несколько часов на восток и такая же работа видна в узких речных долинах, соединяющих Цо и первый большой город за границей Северо-Восточного Тибета, Линься.

Линия Цо-Линься может быть примером разрушительных побочных эффектов небрежного железнодорожного строительства, особенно если учесть хрупкую экологию высокогорного Тибетского нагорья. Некогда зеленая долина реки, усеянная стадами пасущихся овец и коз, сейчас занята железнодорожным полотном и строительным мусором. Маленькие стада овец пытаются уместиться на крохотных клочках земли между дорогами, тибетские деревни поделены надвое. Экологические и социальные последствия строительства железной дороги столь значительны, что даже известное своей неудержимостью китайское министерство железных дорог в 2013 году было вынуждено остановиться по приказу министерства экологии. Работы, видимо, продолжились снова, но вопрос о том, кто выиграет или проиграет, когда строительство завершится, остается открытым.

Приехав в городок Сангчу (кит. 夏河, Xiahe) замечаешь, как быстро китайский «квартал» вырос за последние несколько лет – возможно, было бы уместнее назвать его «половиной». Новые многоквартирники превращают любые здания в тибетской части города в карликовые, а у реки завершается строительство нового псевдотибетского района. Бросаются в глаза и новые вывески, покорно вывешенные над каждым магазином, отелем или рестораном в Сангчу. Разработанные правительством надписи увековечивают доминирующую роль китайского языка в этой якобы автономной тибетской префектуре – тибетский перевод напечатан над китайскими иероглифами мелким шрифтом. Английские буквы под иероглифами – не более чем транслитерация с китайского, порождающая искаженные тибетские названия и оставляющая нераскрытыми функции магазина для неговорящих на мандаринском. По всей остальной префектуре закон по двуязычным надписям откровенно нарушается или игнорируется сам его дух, как в случае с предупреждающими автодорожными знаками, где тибетский перевод китайских надписей дан необычайно мелким шрифтом, неразборчивым для проезжающих водителей.

Сами же тибетцы продолжают с гордостью считать себя тибетцами. В Сангчу и других близлежащих сельских городах – Гартце, Гангья, Сангкхоге – тибетцы, одетые в чупа с длинными рукавами с ножами за поясом, с ревом носятся по бездорожью на мотоциклах с сиденьями, укрытыми небольшими тибетскими ковриками. Старики и старушки сидят в тени, крутя молитвенные барабаны и сплетничая. Паломники обходят монастыри и медленно прокладывают простираниями путь между городами, продвигаясь на пару футов с каждым простиранием. Монахи, облокачиваясь друг на друга, сидят под полуденным солнцем, толпа учеников разбегается во все стороны, чтобы убрать мусор с пути своих учителей. Они задают мне вопросы об Америке, а когда я спрашиваю, нравится ли им жить в Тибете, отвечают мне зычным смехом, в котором нельзя не уловить ноток гордости.

Ландшафт неописуемо красив, когда весна переходит в лето. Молитвенные флаги и лхаце венчают вершины, высоко над зелеными полями и белыми ступами, которыми полнятся долины внизу. Чтобы добраться до озера Тарзанг Цо, нужно проехать по крутой извилистой дороге в горах мимо лужаек с дикими голубыми цветами и тибетских сел с широкими каменными оградами. На пастбищах горы постепенно уступают место бесконечным видам, светло-голубым небесам, и воздух так чист, что дает ощутимое облегчение любому, кто выдержал хотя бы один день в удушающем смоге какого-нибудь китайского мега-города.


Западная сторона города Сангчу.

Даже здесь земля покрыта шрамами, и масштабные работы по добыче полезных ископаемых за пределами Амчога (Chinese: 阿木去乎, Amuquhu) вызывают тот же самый вопрос: кто получает от всего этого выгоду и кто потом будет платить по счетам? В округе Манчен, всего лишь в нескольких часах отсюда, набирает обороты движение сопротивления против китайской добывающей компании, работающей в тибетской местности Голог, – она сливает нефильтрованные отходы прямо в реку Мачу. Если могучая Мачу (которая становится Хуанхэ на территории Китая) дает все основания для обвинения в непроведении экологической экспертизы, то как защититься от тотального разрушения окружающей среды простым пастухам и жителям какой-нибудь малоизвестной деревни?

Жизнь под угрозой суровой кары не позволяет людям высказываться в полный голос. Мужчина говорит, что хотел бы побеседовать о политике, но боится, так как не так давно одного тибетца забили до смерти в китайской полиции за разговоры с иностранцами. Положение дел у тибетцев «очень, очень скверное», говорит он при расставании. Многие другие смелее, женщины и мужчины всех возрастов и занятий многократно повторяют мне, что тибетцам в настоящее время невозможно получить паспорт. Я то и дело сталкиваюсь с тибетцами, которые провели несколько лет в Индии, многие из них хотели получить образование получше, чем здесь, в Китае, или хотели побыть рядом с Далай-ламой. С ограничением выдачи паспортов и ужесточением охраны границы число тибетцев, удачно проделавших путь из Тибета в Непал, сейчас составляет малую долю того, что было раньше. Раздражает мысль о том, что китайское правительство перекрыло эту «дорогу жизни» путем неприкрытой этнической дискриминации.

В Тактцанг Лхамо (кит. 郎木寺, Langmusi) вдоль дороги тянутся ряды двухэтажных зданий на разных стадиях строительства. Скоро город станет вдвое больше. Владелец магазина говорит мне, что беспокоится о том, что его город в недалеком будущем будет выглядеть как Дали или Лицзян – туристические мекки в Юньнани, где местные магазинчики были вытеснены рядами идентичных сувенирных лавок. Немногочисленные этнические группы бай и наси уже сдали свои родные города на милость китайской туристической индустрии. Изменения в эту сторону уже налицо и в Тактцанг Лхамо – за последние 3–4 года здесь появилась дюжина магазинов, продающих безликие «этнические сувениры ручной работы» – предметы, имеющие отдаленное сходство с тибетской культурой и совершенно точно не сделанные вручную. Мужчина указывает на несколько магазинов, по-прежнему принадлежащих тибетцам, один через дорогу, другой – ниже по кварталу. Остальные принадлежат, а во многих случаях и обслуживаются, китайскими мигрантами.


Cтроительство в Тактцанг Лхамо.

Мне рассказали историю, по которой можно догадаться, в какое отчаяние приводят тибетцев китайских мигранты. Китайские продавцы стали рядиться в тибетскую одежду и украшения в попытке ввести в заблуждение китайских туристов и, если получится, выманить у них побольше денег. Однажды такой турист зашел в магазин, а перед тем видел диспуты монахов в близлежащем монастыре Лхамо Кирти. Не разобравшись с тем, что именно делали монахи, он спросил китайского продавца, которого принял за тибетца, не дрались ли они. Продавец, будучи сам не уверен, не растерялся и ответил: «Точно, дрались! Наши тибетские монахи очень жестокие и совершенно неуправляемые!». Многих тибетцев приводит в уныние то, что мигранты проявляют такое неуважение к их культуре, принижая ее. Эта тема может быть особенно чувствительной в свете того, как правительство описывает тибетское духовенство, отказывая ему в здравом смысле и утверждая, что оно нуждается в ужесточении контроля со стороны коммунистической партии.

Глядя на портреты, выставленные в монастырях, магазинах, ресторанах и домах, можно понять, как сильно даже самые простые грани повседневной дневной жизни в Тибете регулируются капризами партии и полицейских органов. В одном городе полиция решила, что портреты Далай-ламы неприемлемы, поэтому его фотографии можно найти только в тихих местах вдали от проторенных троп. В другом городе, всего лишь в паре часов езды от предыдущего, его фотографии не запрещены, и владельцы тибетских магазинов с нескрываемым удовольствием выставляют портреты Далай-ламы на самых видных местах. «Мы так по нему скучаем», – говорит тибетская женщина.


Десятый Панчен-лама, Четырнадцатый Далай-лама, Шестой Джамьянг Шепа.

Есть еще один портрет, который повсеместно невозможно найти: портрет Гьялцена Норбу, мальчика, признанного Пекином Одиннадцатым Панчен-ламой. Я не ожидал увидеть много его портретов, однако полное отсутствие его портретов меня поразило – единственным исключением стал маленький портрет, приклеенный к внешней стене храма в Лабранге. В отличие от этого, портреты всеми любимого Десятого Панчен-ламы куда более многочисленны: я потерял счет на ста пятидесятом. Эта цифра наглядно демонстрирует, что тибетцы отвергают альтернативную реальность, которую насаждает Пекин, где такие люди как Далай-лама и Гедун Чокьи Нима, признанный тибетцами с соблюдением всех процедур Панчен-лама, не разрешены к существованию. Та сила, которая поддерживает альтернативную реальность, видна каждый день: в форме полицейского строя со щитами и оружием на главной улице Сангчу, леса камер, установленных для наблюдения за монастырем Лабранг, или всеобъемлющих требований регистрации и полицейских КПП вдоль дорог.

Монастырь Лхамо Кирти кишит молодыми монахами-новичками, и после утренних учебных занятий они разбредаются по речному берегу, чтобы перекусить и поиграть в игры. Паломники крутят молитвенные барабаны, проходя мимо нового строящегося молитвенного зала. В паре минут ходьбы блестит золотой крышей монастырь Сертри. Местечко, где он расположен, еще живописнее, чем у Кирти, однако монастырь устрашающе тих. Любопытствуя, я порасспрашивал и узнал, что Кирти служит домом для 1100 монахов и большого числа новичков в то время, как в Сертри живет лишь 350 монахов. Выяснилось, что настоятель Сертри избрал для себя незавидную участь служить рупором китайской компартии и поносить Далай-ламу. Его силами монастырь заручился значительной государственной поддержкой, однако не пользуется уважением местных монахов и мирян.

Такой вид фаворитизма в Тибете не уникален – небольшое количество монастырей, таких как Сертри и Ганден Сумценлинг в Гьятханге (кит.: 香格里拉, Xianggelila), получают неограниченную финансовую поддержку, сотрудничая с компартией. А вот Лхамо Кирти имеет исторические связи с Нгаба Кирти, оплотом тибетского духа, с самого начала оказавшегося в эпицентре протестных самосожжений тибетцев. Группа монахов за обедом в городе с гордостью рассказывают мне историю и описывают систему филиалов монастырской системы Кирти, презрительно отзываясь о Сертри и его «пропартийном» настоятеле. Другие монахи приглашают меня в свое жилище, украшенное огромным плакатом с картинками каждодневных предметов обихода и их правильным названиями на тибетском языке. Этот плакат был сделан, чтобы избежать смешения тибетского с китайским, – этими и другими средствами они стараются подвигнуть людей к использованию родного языка в повседневном общении.


Пикник монахов-новичков за монастырем Лхамо Кирти

Лхаса иногда затмевает в сознании иностранцев остальной Тибет, но путешествие через Амдо показывает, как глубоко взаимосвязаны сегодня различные части Тибета. В монастыре Терлунг группа паломников выпрыгивает из автобуса и начинает тур по монастырю, но это не паломники с пастбищ, направляющиеся в Лхасу, а в основном паломники из Лхасы, объезжающие монастыри Амдо. Они идут по монастырю с каким-то особым рвением, кидая хата (белые церемониальные шарфы) в руки гигантской статуи, простираются перед изображениями буддийских божеств, и оставляют щедрые подношения на алтарях. Когда я проходил мимо одной такой женщины, она на мгновение смолкла и перестала тихо повторять свои «туг же че, туг же че, туг же че» (спасибо, спасибо, спасибо), показывая мне, что и я должен поступать так же. Если ты в Тибете, говори: «Туг же че, туг же че, туг же че».

Рядом с одним из монастырей расположен целый квартал, где есть отель, тибетский ресторан, чайный дом и галерея тханок. Построенные монахом из Голога, здания и их интерьеры являют собой прекрасный пример тибетской архитектуры и убранства, да и еда тут очень вкусная: национальные блюда тибетской кухни – момо с мясом яка, ша балеп (жареный хлеб) и цампа. Работники практически все тибетцы – молодой человек, сидящий в фойе ресторана, перебирает струны традиционной тибетской гитары, драньена . Очень радостно видеть, что тибетское предприятие пользуется коммерческим успехом. Другой пример свидетельствует о том, тибетские предприниматели не чужды современных подходов к делу: сеть «Норлха» выпускает шарфы из шерсти яка высочайшего качества и одежду, сделанную кочевниками с использованием традиционных техник, по цене от 100 долларов. В других магазинах продают традиционную одежду (чупа) с современными мотивами и футляры для смартфонов с тибетским дизайном.

Новые здания в Цо, столице Тибетской автономной префектуры Канлхо, блестят на ярком солнце. Две большие статуи, одна – яка, другая – чиру (тибетской антилопы), возвышаются над парком, раскинувшимся вдоль центрального бульвара. Община хуэйских мусульман процветает в этом городе, который в последние несколько лет неуклонно ширился к югу. Самой грандиозной достопримечательностью здесь, вне всякого сомнения, служит Миларепа Лакханг, высокий многоэтажный храм, возведенный на земле монастыря Цо Ганден Чоелинг. Вскоре после моего визита Цо появился в новостях – более ста тысяч тибетцев собрались на посвящение Калачакры, даруемое Сецангом Ринпоче, всеми уважаемым настоятелем монастыря Цо. Тысячи вооруженных сотрудников китайской военной полиции появились тут же здесь, наполняя бульвары и устрашая толпу.


Миларепа Лакханг в Цо.

Возвращаясь в большие китайские города на северо-восточной окраине Тибета, замечаешь, что тибетцы здесь составляют маленькое, но заметное меньшинство. Тибетцы-кхампа из Юшула продают яртца гунбу (гриб-гусеница) в магазинах несмотря на то, что бизнес в последнее время ухудшился и многие магазины уже закрылись. Один мужчина из Ребгонга говорит мне, что жизнь тибетцев здесь «ужасна», и он ждет не дождется возвращения в свой родной город. Стоит отметить, что реклама с пропагандой «китайской мечты» – кампании, инициированной секретарем компартии Си Цзиньпином, – развешена по всем стенам Ланьчжоу и Синина. Но несмотря на присутствие большого числа тибетцев, монголов и жителей народности хуэй в этих городах, пропаганда остается неадаптированной для их языков и культур. Это по-прежнему «китайская мечта», а до мечты тибетцев, монголов или хуэй здесь, по-видимому, никому нет особого дела. Даже в Лхасе на площади напротив храма Джокханг стиль оформления стендов с пропагандой китайской мечты – китайский. Красные китайские иероглифы объявляют, что «китайская компартия – это хорошо».

Но складывается ощущение, что эту идею вряд ли подхватят, сколько бы денег не потратила партия в попытке убедить людей в своей популярности. Правда кроется в местах, которые ты проезжаешь и которые запрещено открыто посещать и чтить: это монастырь Гарце, служивший домом монаху Гарце Джигме, арестованному в прошлом году за публичное высказывание своих мыслей о положении дел в Тибете. В одном из очерков в своей книге «Смелость тибетских царей» Гартце Джигме написал: «В 1950-е и во времена культурной революции десятки тысяч тибетцев были убиты и посажены в тюрьмы. Многие умерли от голода. Это исторические факты. Никто не сможет их вычеркнуть. Даже в 21 веке тибетцы не имеют равных прав говорить на своем языке, заниматься торговлей, политикой и заботиться об экологии. Такое неравенство отчетливо видно невооруженным взглядом и вызывает негодование в сердцах тибетцев. Поэтому с 2008 года Тибетское нагорье захлестнула волна ненасильственных протестов. Свыше 90 тибетцев совершили самосожжение – трагический акт протеста. Китайское правительство должно найти жизнеспособное решение, чтобы избавить сердца тибетцев от негодования. Оружие и бронированные автомобили, тюрьмы и пытки, демонизация и проклятья никогда не умиротворят тибетцев».

Сегодня почти повсюду турист может проходить мимо мест, где бушевали протесты, так и не заметив ни единого признака того, что здесь происходило: по главной улице Лабранга, куда в 2008 году выплеснулась огромная по своим масштабам мирная демонстрация; мимо школы в Лучу, где китайский флаг был снят и заменен на нескольких часов на тибетский; мимо Белой ступы в Цо, где в 2012 году совершила самосожжение бабушка Седьмого Гунгтанга Ринпоче, а также мест других самосожжений во многих городах и монастырях Амдо – Лабранга, Лучу, Мачу, Сангкхонга, Амчога, Боры и Лхамо Кирти. Один тибетец, суровый мужчина, который прошел пешком через Гималаи, чтобы пожить несколько лет в свободе в Индии, сказал мне, что «хотя теперь, после протестов 2008 года и самосожжений, все выглядит куда спокойнее, тибетцы чувствуют еще больше отчаяния, чем когда бы то ни было. Партия должна сделать паузу в продвижении своей популярности, ведь на местах все выглядит совершенно иначе.


Перевод Елены Ондар
Специально для savetibet.ru

Статьи по теме:

Тибет глазами русских: Амдо – страна кочевников

В одном из монастырей, обойдя все открытые для посещения храмовые залы, мы поднялись на крышу. Там мы застали пожилого тибетца, который кропотливо приклеивал головы к маленьким глиняным статуям, отбитым в годы Китайской культурной революции. Расколотые статуи были тогда собраны в мешки и так пролежали до наступления золотой поры «свободы вероисповедания». Мы присели понаблюдать за тем, как он осторожно склеивает и тщательно раскрашивает одну глиняную статую за другой, и постепенно разговорились. «У поколения старше пятидесяти есть только одна мечта, - вздохнул он, - чтобы Далай-лама поскорее вернулся в Тибет. Мы помним, как разрушали наши монастыри и убивали близких. Что бы вам там ни говорили, мы ничего не забыли». Сказав так, он сделал нам знак следовать за ним.

Он привел нас в темную комнату с красными стенами, где повсюду плотными рядами стояли тысячи отреставрированных им маленьких статуй Ламы Цонкапы в желтых остроконечных шапках и еще пахнувших краской оранжевых одеяниях. «Вот», - с гордостью сказал он, указывая на стену. Мы подняли глаза. С черно-белых фотографий, аккуратно вырезанных ножницами из каким-то чудом попавших к нему англоязычных журналов, весело улыбался духовный лидер Тибета. «Всё, что удалось достать», - сказал дедушка, любовно осматривая свои раритеты. Не находя слов, мы долго стояли в звенящей тишине. Уже уходя, мы все же спросили его: «А что, если узнают?» «Не узнают», - твердо ответил он, вешая на шею ключ от своей тайной святыни…