Геше Рабтен. Жизнь тибетского монаха. Часть первая. Детство

Мы продолжаем серию публикаций, посвященных автобиографическим рассказам замечательных буддийских учителей, чьи юные годы прошли в еще свободном Тибете. Эти люди ‒ живые свидетели уникальной системы образования, сложившейся в тибетских монастырях-университетах, и уникального образа жизни народа Страны снегов, сохранившего для мира традицию древнеиндийского университета Наланда. Ранее мы знакомили читателей с автобиографией выдающегося тибетского наставника Денма Лочо Ринпоче. Этой статьей мы открываем серию автобиографических заметок блистательного ученого-философа геше Рабтена, родившегося в Тибете в 1920 году. Его Святейшество Далай-лама отмечал, что это сочинение непременно вдохновит западного читателя и вместе с тем послужит убедительным доводом в пользу того, что «изучение Дхармы ‒ медленный процесс, требующий большого терпения и твердой решимости».

Благодарим Елену Гордиенко за перевод автобиографии.

Я родился в довольно обеспеченной семье в деревне, которая находилась примерно в восьмидесяти километрах к юго-западу от монастыря Даргье, что в области Техор восточной провинции Тибета под названием Кхам. Мои родные места украшают великолепные луга и поля. Времена года там сменяются, изменяя и цвета вокруг: друг за другом распускаются белые, красные и желтые цветы. Больших лесов поблизости не было, только луга, цветы и скалистые заснеженные горы. Однако здесь росло множество разнообразных небольших деревьев и кустарников, и протекало много чистых прозрачных речушек.

Моя мать умерла, когда я был еще ребенком. Когда она умирала, я лежал рядом на ее кровати и смотрел, как медленно закрываются ее глаза. Я был еще совсем мал и не понимал, что она умирает. Я поднялся на крышу нашего дома и увидел много плачущих соседей. Тогда я понял, что они оплакивают ее кончину. Такие теплые узы сострадания типичны для тибетцев. Они объясняются глубокой преданностью учениям Владыки Будды, в основе которых заложено сострадание. Особенно это было характерно для таких небольших деревень, как наша, где все жители относились друг к другу как к родственникам.

Согласно тибетским обычаям тело скончавшегося на три-четыре дня оставляют дома, и в это время приглашаются разные ламы для проведения религиозных обрядов. После этого, ради накопления добродетели посредством практики даяния, тело рассекают и отдают стервятникам. Спустя отведенное время несколько наших соседей забрали тело моей матери и унесли за сорок километров от дома, чтобы оставить там. Из дома я мог видеть дым от огня, на котором они грели свой чай, и мысли о том, что они делают с ее телом, наполняли меня печалью.

Мать моего отца, которой к тому времени было около семидесяти пяти, очень меня любила и часто носила повсюду на спине. Я тоже любил ее как родную мать и всю ее оставшуюся жизнь прислуживал ей, как только мог. Такие близкие, любящие отношения между детьми и их родителями и бабушками и дедушками ‒ обычное дело в Тибете. Со временем она так сильно заболела, что не могла передвигаться без посторонней помощи, поэтому я помогал ей всегда, когда она просила.

Она говорила, что предпочитает видеть меня своим помощником, нежели кого-либо другого. Однажды, лежа в кровати, она поняла, что умирает. Она попросила меня принести изображение Авалокитешвары, Будды Сострадания, и повесить над кроватью, а с боку от нее поставить ящики, наполненные обжаренным ячменем (цампой). Она сказала, что ячмень следует раздать всем, кто придет после ее смерти. В то время как я выполнял ее распоряжения и разговаривал с ней, она тихо и безболезненно скончалась.

Отец очень хорошо заботился о нас и ко всем детям относился с одинаковой добротой. Нас было четверо. Старший на три года опережал меня по возрасту, затем шла моя сестра, я, а после меня брат. Позже моя сестра сделалась монахиней, а младший брат поступил в монастырь Сера и стал очень образованным. Мы жили фермерским хозяйством и кроме возделывания земель и выращивания скота понемногу занимались всем, кроме огнестрельного оружия, лошадей и мечей. Так как мой старший брат обладал очень добрым, миролюбивым характером, они с отцом решили, что для него будет лучше стать монахом и развивать свой ум. Поэтому он отправился в горный скит, где жил наш дядя. Дядя был замечательным пожилым монахом. Брат провел с ним три года, научился читать тексты и писать. Однако его ум не был особенно острым, и он не мог усердно учиться. Кроме того, отец уже стал довольно старым, и брату пришлось присматривать за хозяйством и содержать ферму. Поэтому он вернулся домой, взял на себя эти обязанности, женился, и у него родилось трое детей.

Большую часть юности я провел дома, выполняя различную работу на ферме. Весной я пахал поля, готовя их к посеву. Летом каждое утро должен был выводить весь домашний скот, включая лошадей, коз, яков, пастись в горы. Днем присматривал за ними, отпугивая хищников, а вечером приводил домой. Осенью я помогал убирать урожай, а зимой собирал навоз от домашнего скота и яков. В нашей деревне было очень мало древесины, поэтому навоз собирали, приносили домой, сушили и использовали в качестве топлива.

Для меня все эти задачи были совсем несложными, и я с радостью их исполнял. Когда я выходил в горы или поля, я брал с собой мешок с двумя отделениями: в одно из них я клал цампу, а во второе – жареную гороховую муку грубого помола. Лучшую еду я, обычно, съедал сам, а муку помолом погрубее отдавал своим четырем собакам. Когда отец узнал об этом, он перестал давать мне с собой гороховую муку. У меня были не крупные тибетские сторожевые псы и не маленькие домашние собачки, а большие стройные собаки, которые умели очень быстро бегать. Они сопровождали меня повсюду. Я также выбрал себе особенно хорошие лошадь, ружье и меч. Все это доставляло мне огромное удовольствие, и вскоре я стал очень искусным как в верховой езде, так и в стрельбе. Например, на полном скаку я мог дотронуться до земли обоими локтями. Порой я втыкал в коровий навоз маленькие желтые цветочки и стрелял по ним с такого расстояния, что едва мог их различать. Я редко не попадал в цель. Но, несмотря на то, что я очень любил управляться с оружием, я никогда не желал причинить кому-либо вред, также я никогда не желал иметь с кем-то близости.

В то время у меня не было учителя, и я не получал формального образования. Никто не способствовал моему обучению. Но иногда веселья ради я ходил в гости к друзьям, которые брали уроки, и наблюдал, как они занимаются. Таким образом я постепенно научился разбирать буквы и слова и немного писать. Когда отец увидел, чем я занимаюсь, он велел мне декламировать вслух священные тексты, чтобы научиться быстро читать. Так, каждый день рано утром я выходил на наш сеновал и громко читал.

Иногда во время игр с друзьями во дворе на меня находило сильное желание прочитать вслух священный текст. Я вбегал в дом, брал один из огромных томов «Сутр о совершенной мудрости», прочитывал вслух несколько страниц и снова шел играть. В писаниях говорится, что изучение слов Будды оставляет отпечаток в потоке человеческого сознания. Со временем эти отпечатки усиливаются и при стечении благоприятных условий проявляются в нашей жизни. Теперь я на своем опыте могу подтвердить, что это так. Думаю, вполне вероятно, что подобные внезапные желания в моей юности были вызваны увлечением Дхармой в прошлой жизни.

С самого детства я видел монахов в их темно-бардовых одеждах, возвращавшихся из крупнейших монашеских университетов близ Лхасы. Они мне очень нравились. Я также изредка посещал большой монастырь в нашей местности. Когда я наблюдал за их диспутами, меня наполняло чувство восхищения. Мне было примерно пятнадцать лет, когда я начал замечать, какой простой, чистой и действенной была их жизнь. Я также видел, какой сложной, по сравнению с ними, была моя собственная жизнь дома, полная дел, которые никогда не кончались. Чтобы считаться образованным монахом в ближайшем монастыре Даргье, необходимо было посвятить как минимум три или четыре года изучению буддийской Дхармы и тренировке собственного ума в одном из трех монашеских университетов близ Лхасы. Желая стать таким монахом в монастыре Даргье, я решил поступить в один из этих университетов. Но я не хотел становиться особо подкованным в Дхарме. Мне шел тогда семнадцатый год.

В деревне у меня были друзья моего возраста. Иногда мы говорили с ними о том, чтобы стать монахами и учиться в монашеском университете. У некоторых из нас, кто решил так поступить, были такие же обязанности присматривать за домашним скотом, пока тот пасся в горах. Каждый из нас начал откладывать некоторое количество цампы из той, что выдавалась нам на день, заворачивая отложенное в материю и пряча в камнях. Так мы готовились к нашему долгому путешествию в университеты близ Лхасы. Но мы были еще совсем молоды и недостаточно тверды в своей решительности, поэтому порой мы ссорились, после чего делили сбережения и приканчивали каждый свою долю.

Когда я в первый раз спросил у отца разрешения поступить в один из монашеских университетов, он отказал. Для этого было много причин. Во-первых, он очень меня любил и не мог смириться с мыслью, что я уеду так далеко. Кроме того, дорога от нашей деревни до Лхасы занимала три-четыре месяца и была сопряжена с множеством опасностей, так как пролегала по высоким перевалам, заснеженным горным хребтам и обширным равнинам. Он также припомнил молодых людей из наших мест, которые отправились туда учиться и погибли от жары, так и не вернувшись домой. Климат в Лхасе намного теплее, чем у нас в провинции, где довольно прохладно. Но, когда я впервые спросил его об этом, он ответил, что я слишком молод, и не упомянул все эти причины. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я снова спросил его разрешения. Он по-прежнему не хотел, чтобы я уезжал, но ответил, что нет подходящей компании, с кем бы я мог отправиться в Центральный Тибет. Он сказал, что я смогу поехать на следующий год, когда туда выступит караван. Так, я снова остался дома, с нетерпением ожидая момента, когда смогу отправиться в путь.

Я думал, что наверняка смогу выехать в Лхасу, когда туда собралась группа монахов и торговцев. Но на этот раз отец сказал, что я должен прежде посоветоваться с семейным ламой. Если тот одобрит, тогда я смогу поехать, но позже, не с этой группой... Это была всего лишь еще одна попытка меня остановить. Я был уверен, что он в любом случае не разрешит мне ехать. К тому времени я был настроен решительно, но согласился встретиться с нашим ламой, чтобы не ссориться с отцом. В той группе был наш родственник, человек достаточно обеспеченный. Я уже сообщил ему о своем решении и попросил у него помощи, если сам не смогу раздобыть денег на дорогу. Он согласился.

Согласно заведенному в наших местах обычаю для сопровождения каравана, направляющегося в Лхасу, в первый день его пути посылали людей. Они ехали верхом, вооруженные ружьями. Когда караван выехал из нашей деревни, я присоединился к сопровождающим и после этого вернулся домой, хотя уже твердо решил бежать на следующее утро. На обратном пути веселья ради мы пустили наших лошадей вскачь. Отец был доволен, что я вернулся, убежденный в том, что я оставил идею уехать.

Как правило, около пяти-шести часов по вечерам было много суеты из-за того, что пригоняли скот. Вечером после моего возвращения отец и другие члены семьи стояли на улице и встречали скот. Тем временем я незаметно прошел в дом и приготовил все к отъезду на следующий день. Приготовлений было немного, так как ни денег, ни еды у меня не было. Я собрал седло, уздечку и попону для лошади, накидку и небольшую шкатулку со святыми реликвиями и спрятал их в доме.

Обычно, в три-четыре часа утра фермеры в наших краях выводили своих лошадей попастись на траве. В нашей семье это зачастую входило в мои обязанности. Вечером во время ужина я сказал отцу, что утром выведу лошадей. На другой день в три часа утра я вывел всех лошадей, кроме своей, на пастбище в паре километров от нашего дома. Я привязал каждую из них на длинную веревку к колышку, чтобы они не убежали и могли спокойно пастись. Потом я вернулся домой, оседлал свою лошадь, надел шерстяную накидку, широкополую шляпу и отправился в путь, взяв себе в компаньоны одну из моих собак и захватив с собой только длинный меч. Я не хотел возвращаться даже за едой, чтобы не разбудить домочадцев.

Караван был в пути уже два дня, но я быстро скакал и смог нагнать его уже к четырем часам по полудню. Путешественники отдыхали и пили чай на траве у ручья. Я подошел к родственнику и сказал ему, что я бежал тайно, без еды, и попросил его поддержки, пока мы не доберемся до Лхасы. Он согласился, и мы снова отправились в путь, остановившись лишь незадолго до заката. Мы встали на ночь и расседлали лошадей.

Мы разбили шатры, поужинали и пошли спать, но перед сном я рассказал родственнику, как сбежал. Вскоре я услышал шорох, а затем и голоса в лесу позади нашего лагеря. Я узнал голоса моего отца, одного из дядьев и сына нашего соседа. Я быстро подхватил одеяло, выскользнул из шатра и спрятался в кустах. Они нашли мой шатер, вошли и стали разговаривать обо мне с моим родственником. Я подкрался поближе и услышал, как отец говорит: «Я ждал, что он вернется утром после того, как выведет лошадей, но он так и не появился. Поэтому я забрался на крышу и увидел всех наших лошадей, кроме его. Я пошел в монастырь, думая, что, возможно, он там. Но там его не было. Тогда я понял, что он примкнул к вам. Я знаю, что не смогу его остановить, поэтому, пожалуйста, передай ему эту еду, позаботься о нем и убедись, что он в целости и сохранности доберется до Центрального Тибета. Я даю ему свое полное согласие».

Он привез для меня большой мешок цампы, масло, сыр, сушеное мясо, старую поношенную нижнюю монашескую юбку, которую нашел в доме, и сорок гормо (около четырех долларов). Он, должно быть, думал, что я смогу продать свою лошадь, лучшую из всего нашего табуна, в Лхасе и прожить на эти деньги. Я вышел из кустов и после такого счастливого воссоединения развел костер и приготовил чай для всех. На другой день мы продолжили наш путь, а отец вернулся домой.

Из нашей провинции в Центральный Тибет ведет три пути. Один из них очень долгий, окружной путь на север. Второй – прямой путь на юг, а третий, по которому пошли мы, пролегает между первыми двумя и проходит через несколько городов. Хотя теперь у меня была своя еда, я старался прислуживать своему родственнику, выполнял его обязанности, например, каждое утро пас его скот. Несмотря на то, что мы путешествовали летом, было очень холодно. Кочевники в тех краях, по которым пролегал наш путь, покрывали своих лошадей шерстяными ковриками до самых колен. Во время путешествия моя лошадь съела какую-то ядовитую траву и стала совсем слабой и худой. Мне было очень жаль ее. Я взял из шкатулки священные реликвии, смешал их с цампой и накормил ею лошадь, надеясь, что благословение от реликвий оживит ее.

Чтобы добраться до города Пхенбо, нам понадобилось три месяца, отсюда до Лхасы был один день пути. Там я выменял свой меч примерно на пять килограммов зерна и гороха, но покупатель сказал мне, что расплатится со мной позже. Я отправился в монастырь и так и не вернулся за зерном. Собаку я отослал домой с отцом, а лошадь к концу пути была такой слабой и истощенной, что я не смог много выручить за нее.

Наконец, мы пересекли перевал, и нам открылся вид на монастырь Сера. Я с нетерпением жаждал увидеть то место, где мне предстояло учиться, представляя его огромным городом. Но на первый взгляд оно показалось мне не больше монастыря в моей родной провинции. Позже я понял, что это было вызвано тем, что комнаты монахов в Сера построены очень близко друг к другу…

Продолжение следует…

Перевод: Елена Гордиенко специально для savetibet.ru