Мы продолжаем публикацию автобиографии Денма Лочо Ринпоче ‒ удивительного исторического документа, запечатлевшего жизнь в Тибете, каким он сохранился в памяти старшего поколения тибетских наставников.
Часть 1.

Литанг Кьябгон

Тонгпон Ринпоче считал, что молодому монаху не следует посещать публичные учения до тех пор, пока тот не достигнет совершенного знания писаний, в противном случае это может отвлечь и пагубно сказаться [на нем]. Когда я впервые приехал в Центральный Тибет, Пабонка Ринпоче давал учение по Ламриму в монастыре Сера Мэ, а Кьябдже Кангсар Ринпоче − учения по шести трактатам по мадхьямаке в молитвенном зале Хамдо. Из-за вышеупомянутой точки зрения Тонгпона Ринпоче я не посетил лекции этих великих ученых-философов.

Семью годами спустя Литанг Кьябгон, знаменитый лама из Литанга, что в Восточном Тибете, приехал в Лхасу. По пути в Китай Тонгпон Ринпоче останавливался у него и тогда попросил его проследить за моим образованием и духовным продвижением. В первый свой приезд Литанг Кьябгон поселился в доме Ютхок, резиденции высокопоставленного чиновника, и в силу озвученной Тонгпоном Ринпоче просьбы я должен был отправиться туда с визитом. Я поехал в Лхасу, где обычно останавливался у своего покровителя, Пхара Чосура. Мой помощник не был уверен в расположении Пхара Чосура к Литангу Кьябгону и из осторожности велел мне держать свое посещение в тайне.

Я отправился выразить свое почтение Литангу Кьябгону, которого также называли Шогдруг Ринпоче, и преподнес ему баранину. Когда Шогдруг Ринпоче спросил меня, чего я достиг в своем обучении, я ответил, и тогда он задал мне вопрос [на проверку]. Я знал ответ, но по какой-то причине не мог облечь его в слова. Неожиданно я расплакался и никак не мог остановиться. Шогдруг Ринпоче спросил, в чем причина такого всплеска эмоций, и я ответил, что очень скучаю по Тонгпону Ринпоче. Это было не единственное объяснение, я просто не мог определить причину своего горя.

Тонгпона Ринпоче не было уже два года. Когда он был в Литанге, Шогдруг Ринпоче проявлял к нему огромное почтение. Когда они путешествовали, он просил Тонгпона Ринпоче занять место в его паланкине, и нес учителя наравне с другими монахами. Это было явным доказательством того, что Шогдруг Ринпоче считал Тонгпона Ринпоче высоко реализованным ламой.

Шогдруг Ринпоче дал мне баночку печенья и немного денег, которые велел оставить себе, и добавил, что знает все о трудностях молодых монахов, чьи пожилые помощники распоряжаются всеми средствами. Тем временем мой старый слуга разузнал, что Пхара Чосур состоит с Шогдругом Ринпоче в очень хороших отношениях, и без моего ведома сообщил, что я ушел к нему с визитом. Когда я вернулся, Пхара Чосур сидел в гостиной и разговаривал с бывшим настоятелем Гьюто. Он улыбнулся и сказал: «Так ты виделся с Литангом Кьябгоном?» Следуя совету моего помощника, я ответил нет. «Что ты такое говоришь? ‒ воскликнул Пхара Чосур. ‒ Твой слуга сказал мне, что сегодня днем ты пошел туда с подношением баранины». От смущения я не мог вымолвить ни слова.

Спустя несколько месяцев Шогдруг Ринпоче приехал в Дрепунг. Как-то раз, получая учения от гена Ньимы, я услышал, как он шептал что-то о моем обучении образованному монаху по имени Нгаванг Джампел. Когда я навестил Шогдруга Ринпоче вскоре после этого, тот сказал мне, что собирается давать посвящение Ямантаки, и спросил, приду ли я. Мне обычно не позволялось посещать подобные учения, и я вежливо ответил, что не знаю. Он сказал, если я приму это посвящение, оно поможет мне в учебе, а если не приму – сильно не продвинусь. Он дал мне очень красивые маленькие желтые четки, и я ушел, раздумывая над его словами и над тем, как бы мне уговорить моего помощника и гена Ньиму отпустить меня на посвящение. Сложностей у меня не возникло. Мой помощник слышал о Шогдруге Ринпоче еще с тех пор, как жил в Каме, где его знали за его ясновидение. Он твердо верил в его способности и не препятствовал тому, чтобы я пошел. А ген Ньима и сам планировал меня туда отправить.

Я получил посвящение. Шогдруг Ринпоче знал, что у меня очень мало времени, и сказал, что мне не нужно читать садхану каждый день, вместо этого начитывать «Перечисление имен Манджушри». Мой пожилой помощник каждый день отводил мне время на чтение этого текста. Но, когда шли диспуты, которые, на его взгляд, отнимали и так слишком много времени, не давая ему проверять, как я справляюсь с заучиванием текстов, он наотрез отказывался выделить мне хоть минуту на выполнение моих ежедневных обязательств. Я понимал, что не должен их нарушать, и начал читать «Перечисление имен Манджушри» по пути на дебаты. Придя на двор, где проводились диспуты, я отмечал для себя то место в тексте, где остановился, и старался удерживать его в своем уме, пока надевал плащ. Когда диспуты завершались, я продолжал с того места и дочитывал «Перечисление имен…» по пути домой. У меня совсем не было времени на разговоры, каждая минута была драгоценной.

Шогдруг Ринпоче был известным практиком Ямантаки. Во время его предыдущего рождения китайский батальон из Дарцедо развязал войну с Литангом и напал на монастырь. В комнату Шогдруга Ринпоче ворвался китайский солдат, но там его встретило гневное существо с рогами. Говорят, именно по этой причине монастырь оставили в покое. Я слышал, что при жизни нынешнего воплощения Шогдруга Ринпоче один китайский ясновидец в Дарцедо рассказывал о тибетском ламе, в сердце которого видит какое-то существо с рогами. Озадаченный таким видением, он отправился повидаться с Шогдругом Ринпоче.

Шогдруг Ринпоче скончался в Литанге за несколько лет до вторжения коммунистов. Незадолго до своей смерти он дал учения по Ламриму, в заключении которых сказал: «Я чувствую, что положение дел становится все хуже. В каждой из трех провинций по одному великому ламе отправится в чистые земли, за их кончиной последуют трагические события». Никто тогда не спросил о значении этих слов, но в течение нескольких месяцев скончались сам Шогдруг Ринпоче в Каме, Джамьянг Шайба в Амдо и Ретинг Ринпоче в У.

Шогдруг Ринпоче переродился в Литанге, где у него было мало шансов получить хорошее образование, тем не менее, я слышал, что у него благостный и спокойный нрав. В 1980-е он получил официальный титул, и ему советовали вести себя на людях степенно и достойно, так как он важный лама. Шогдруг Ринпоче не желал так поступать и на протяжении семи-восьми лет отказывался даже от ношения монашеских одежд, хотя китайцы на тот момент их уже разрешили. Он говорил, что не нарушал обетов, однако считает неуместным носить одежды монаха, имея один только громкое звание, но никакого духовного образования. В конце концов, по просьбе Гья геше, ламы из Литанга, которому он безгранично верил, он снова их надел.

В 1980-е местные тибетские чиновники попросили Литанга Кьябгона, с учетом его влиятельности, вдохновить народ на восстановление разрушенного монастыря. «Если монастырь для вас так важен, зачем же было тогда его разрушать? ‒ спросил он. ‒ Зачем разрушать то, что потом сам же попросишь восстановить? Вам что работы мало?» Поскольку он редко так говорил на людях, они не знали, как реагировать. Среди присутствовавших была женщина, которая во время осквернения монастыря собственноручно выбросила в поле мумифицированные останки его предыдущего воплощения. Однажды встретив его на дороге, она поднесла ему овощи. Он не хотел их брать, но она настаивала. Пока они передавали друг другу овощи из рук в руки, те упали на землю. Выйдя из себя, она сказала: «Что ж, раз они вам не нужны, я их заберу», и, подобрав упавшее, унесла с собой.

Несколько лет назад я слышал, что Литангу Кьябгону предложили высокий пост в коммунистической партии, но он отказался от него, сказав, что, поскольку живет духовной жизнью, от этого не будет никакой пользы.

Ген Ньима

На протяжении всего моего обучения ген Ньима оставался моим главным учителем. Он был блестящим ученым-философом с исключительным мастерством ведения диспута. Его личным йидамом (медитационным божеством) был Гухьясамаджа. Несмотря на высокие духовные достижения, он оставался очень скромным. Но у него был взрывной характер, и, хотя его вспышки гнева были непродолжительными, они повергали учеников в трепет, и прислуживать ему было делом нелегким. Он никогда меня не бил, но постоянно ругал и упрекал.

Он родился в Батанге (тиб. 'Ba'thang) в 1909 году и ребенком проявлял большие наклонности к духовной жизни. Семья гена Ньимы жила в городе, но летом они иногда перебирались к кочевникам и жили в их черных фетровых шатрах. Однажды ночью, когда гену было около шести лет, и он вместе с бабушкой ночевал в шатре, он увидел красивое и умиротворенное лицо ребенка, смотревшее на него сквозь отверстие для дыма. Он разбудил бабушку, чтобы она тоже посмотрела, но та ответила: «Что я могу разглядеть в темноте?» Но она все же поверила, что он что-то видел, и всегда считала его особенным ребенком.

Она была убеждена, что его нужно отправить учиться в Лхасу на степень геше, и даже смастерила для него небольшой тростниковый рюкзак для путешествия, которое в те времена занимало вплоть до трех месяцев. В возрасте восемнадцати лет, уже будучи монахом, ген отправился в Лхасу. По пути из-за несчастного случая с камнем он ослеп на один глаз. В монастыре он был таким бедным, что экономил масло и делал свечи, чтобы читать по ночам. Вскоре став знаменитым, он мог бы собрать вокруг себя более состоятельных учеников и начать жить более комфортной жизнью, но среди своеобразных черт его характера было полное пренебрежение деньгами и материальными ценностями.

Когда мы познакомились, он производил сильное впечатление, но при этом он великолепно вел диспуты ‒ всем нравилось за ним наблюдать. Сколько его помню, у гена Ньимы никогда не было денег, он жил в совершенно пустой комнате. Иногда его ученики помогали ему по дому, но постоянного слуги у него не было. Ген Ньимы никогда не проводил гаданий или ритуалов, за которые другие ламы получали подношения. Он частенько поднимал на смех предыдущего Кангьюра Ринпоче за то, что тот выполнял гадания, и говорил ему: «Ты просто читаешь мысли людей и говоришь им то, что они хотят услышать. Ты не предсказываешь им будущее. К чему тогда все это?» Впоследствии кто-то, должно быть, попросил гена провести гадание, и по неизвестной причине он решился помочь, так как однажды он сказал: «Простые люди – странные существа. Чтобы помочь, им нужно попросту сказать то, что они хотят услышать».

Каждый день я ходил в комнату гена Ньимы за наставлениями. Он держал свои книги на полке, сделанной из деревянного ящика, спереди прикрытого куском дешевой хлопковой ткани с набивным рисунком. Однажды, когда мы уже начали занятия, он вдруг выпалил: «Я больше не могу быть тебе полезен. Я подцепил проказу и теперь собираюсь в место, где Чже Ринпоче (лама Цонкапа) провел затвор по Са Чангу (тиб. bSags sByangs). Я останусь там до самой своей смерти. Можешь забрать все мои книги». Я оторопел от шока. Когда теперь я вспоминаю об этом, перед моими глазами появляется тот кусок ткани с рисунком, словно он высечен в моем мозгу. Наконец, собравшись, я спросил гена, с чего он взял, что у него проказа. Ген рассказал, что узнал об этом от Драя Чунцанга Ринпоче, известного точностью своих предсказаний. Я ответил, что пойду и сам спрошу Чунцанга Ринпоче, и с некоторым опасением ген согласился.

Ген болел уже какое-то время и, так как в его кангцене (землячестве) было два случая проказы, начал подозревать ее и у себя. Он отправил одного из своих учеников, Логья, образованного монаха из кангцена Ньягре (тиб. Nyag Re), спросить совета Чунцанга Ринпоче. Ринпоче ответил, что недомогание гена вызвано влиянием нагов. Логья истолковал это для себя как проказу и так и передал это гену, убедив его в том, что у него эта страшная болезнь. На другой день я отправился встретиться с Чунцангом Ринпоче вместе с Логья. Хотя сам я не знал Чунцанга Ринпоче, я много слышал о его взрывном характере и резких манерах. Сначала он был очень учтивым, и мы вежливо поговорили о том, сколько учений и какие передачи, включая Кангьюр, он получил от гена Лочо. Вдруг он заметил Логья и начал кричать: «А этот монах что здесь делает? Выйди вон!» Я попытался объяснить, что он пришел со мной, но Ринпоче настаивал на том, чтобы тот ушел. Логья не шевелился, и Чунцанг Ринпоче, в конце концов, воскликнул: «Что это за монах, которого, как вола, не сдвинешь с места?» Когда я рассказал ему о беспокойствах гена, Чунцанг Ринпоче очень удивился: «Я никогда не говорил, что у гена Ньимы проказа! Я сказал, что его болезнь вызвана нагами. Джецун Мила гворил: “Омрачение учителя – омрачение ученика!” Великие ученые, что диспутируют о непостоянстве звуков, − это йогины, придерживающиеся воззрения о постоянстве “я”». Он разгневался, а когда снова успокоился, сообщил, что для излечения гена нужно провести несколько ритуалов. Все это я и передал гену, тот прочитал молитвы, совершил ритуалы, и постепенно его самочувствие улучшилось.

Встречи с существами нечеловеческой природы

Многие монахи сталкивались в монастыре с существами нечеловеческой природы. Со мной такое случилось однажды. Как-то я проводил затвор по мандале тринадцати божеств Ямантаки вместе с геном Ньима в его комнате. Комната была просторной, и однажды ночью, готовясь ко сну, я услышал шаги. Было очень темно, и я просто лежал и слушал. Напротив меня стояла чаша из черепа с внутренними подношениями. Вдруг я услышал, как ее крышка открылась и через некоторое время закрылась. На другой день я обнаружил, что чая, составлявшего внутренние подношения, осталось совсем мало. Я так никогда и не узнал, кто это был, голодный дух или какое-то дух, скитающийся по этой местности. Так как было темно, я не мог ничего разглядеть, но звуки и шаги доносились так отчетливо, что я до сих пор их ясно помню.

В своей комнате я иногда ощущал амбровый запах, а иногда запах чанга. Это также были проявления нечеловеческих существ. В Дрепунге за мной закрепилось мнение, что я могу помогать людям, одержимым нечеловеческими существами, и тем, кого они сильно беспокоили. Я не знаю, откуда у меня взялась такая способность, может быть, от какого-то помогающего мне божества или благодаря чтению мантр. Так случилось, что однажды один из казначеев Пхара Чорсура попросил нас с геном Ньимой прийти и совершить ритуал для процветания Лхасы. Когда ритуал был завершен, ген быстро встал и ушел, а я немного задержался. Когда я уже, наконец, собирался уходить и надел ботинки, привели женщину, которую поддерживали с обеих сторон. Казначей тихо объяснил мне, что она одержима, и попросил помочь.

В отличие от других одержимых людей, она была тихая, не кричала, не устраивала сцен. Но выражение ее лица было вызывающим и агрессивным. Она пристально смотрела на меня своими круглыми, устрашающими глазами, словно собиралась ударить. Я спросил ее, или, скорее, существо, вселившееся в нее, кто она. Она продолжала смотреть на меня, но не ответила. Считается, что духи входят и покидают человеческое тело через безымянный палец, и если обвязать его шнурком, то они не смогут уйти. Так дух попадает в ловушку, и вы можете добиться от него обещания оставить этого человека в покое.

Я обвязал шнурком палец женщины и достал из кармана немного белой горчицы, которая в ходе тантрических ритуалов приобретает большую силу, поджег ее и направил дым в лицо женщине. Она начала пронзительно кричать, что попала в колючий кустарник. Я снова спросил, кто она, и она назвалась женщиной из деревни недалеко от Дрепунга. В то утро она пошла на рынок продавать свои изделия и по дороге встретила соседку, которая с ней не разговаривала. От злости она вселилось в нее.

Совершенно очевидно, что она была ведьмой, приносящей вред местным жителям и вселяющейся в их тела. Больше о ней я так ничего и не узнал, но, думаю, она либо вселялась в других, пока спала, либо обладала способностью порождать двойника. В любом случае она была очень напугана, и я заставил ее поклясться на изображении Палден Лхамо из Дрепунг Пходранга оставить ту женщину в покое.

Во дворце Пятого Далай-ламы в Дрепунге было несколько изображений Палден Лхамо, одно из них было в человеческий рост, выполненное из серебра. Но изображение, о котором я говорил, содержало в себе останки женщины из деревни ниже Дрепунга. Эта женщина ткала из шерсти тончайшую ткань и считалась воплощением Палден Лхамо. Как рассказывали, она появилась во дворце в своей телесной форме, когда Далай-лама начитывал молитвы, призывающие Палден Лхамо, и скончалась там. Люди, видевшие ее останки, которые были вынесены китайцами в 60-е годы, но позже возвращены во дворец в Дрепунге, говорят, что они были детскими. Но останки святых часто сжимаются, именно этим объясняется их маленький размер. В любом случае, такие реликвии обычно устрашают духов, и одно упоминание о них изгоняет их. Позже муж пострадавшей женщины пришел поблагодарить меня и сказал, что его жена поправилась.

Другой подобный случай произошел некоторое время спустя в Ладаке после ухода в Индию. Я остановился в монастыре Спитук, у подножия которого жила женщина, которая была ведьмой и вселялась в других. Соседи боялись ее и, чтобы избежать ее гнева, часто дарили ей подарки и приглашали на обед. Я никогда не подходил к ней близко, но заметил, что она избегает моего присутствия и старается отойти в сторону. Позже одна девушка из семьи живущей неподалеку от монастыря, стала проявлять признаки одержимости. Она оставалась спокойной и сдержанной, но ее поведение изменилось. Она начала петь непристойные песни и бросать косые взгляды – две из характерных особенностей ведьмы. Девушку привели ко мне, и ведьма, вселившаяся в нее, призналась, кто она, и пообещала больше не беспокоить эту девушку. На том я их и оставил. Так как эта женщина не часто беспокоила людей, я не хотел сильно вмешиваться и вступать с ней в открытое противостояние, так как всегда оставалась вероятность, что таким образом проявляет себя дакини.

Ученики

Я упорно продолжал свои занятия, нацеливаясь на получение степени геше, и уже начал брать других в ученики. Хотя многие желали получить от меня учения, я принимал только тех, в ком видел твредую решимость учиться, вне зависимости от их статуса и происхождения. Однажды я услышал шепот за дверью и в окне увидел двух молодых лам, известных своим легкомысленным образом жизни. Я понял, что они пришли ко мне просить учения. Я также знал, что у них нет серьезного намерения у меня учиться, и не одобрял их хождений от одного ламы к другому, когда люди попросту собирают учения, но не нацелены на их освоение.

Я решил сразу же их отвадить, приведя в замешательство тем или иным образом, – мне хотелось, чтобы они поняли причину моего отказа. К тому времени мой старый помощник уже умер от плеврита, и я жил с монахом по имени Ринзин. Я громко сказал как бы невзначай: «Там снаружи монахи побираются, вынеси им немного цампы». Ринзин был не очень сообразительным. Он взял горсть цампы, открыл дверь и дал ее одному из монахов, который, естественно, не хотел ее брать. Тогда Ринзин швырнул цампу им обоим, усыпав мукой их дорогостоящие шерстяные одеяния. Один из монахов разозлился, и я слышал, как он возмущался и оскорблял Ринзина: «Почему я не могу войти и получить учения? Я бывал в Сера, получал учения от того-то и того-то…». На другой день никто из них не вернулся, чему я был очень рад. Я знал, что поступил так из лучших побуждений и потому не чувствовал никаких угрызений.

Где-то в 1950 году я стал учителем Дедрука (тиб. sde Drug) Ринпоче, перерождения Кьенраба Вангчука, который был регентом во времена Тринлея Гьяцо, Двенадцатого Далай-ламы. Он переродился в семье Тринадцатого Далай-ламы Ябши Лангду (тиб. Yab gzhisg Lang mdun). Когда он родился, его дядя, Лангду, премьер-министр регента Ретинга, какое-то время прочил его в кандидаты на новое воплощение Четырнадцатого Далай-ламы. Он заявлял, что на это указывают определенные знаки: например, красное свечение, исходившее из дома Ябши Лангду вскоре после ухода Тринадцатого Далай-ламы в чистые земли, и лошадь, которая убежала из конюшни дворца Норбулинка к дому Ябши. Многие люди стали свидетелями этих знамений, но мнения разделились: одни усматривали в этом знак того, что следующий Гьялва Ринпоче родится в этом доме, другие же связывали их с его предыдущим рождением. Ретинг Ринпоче же считал истинными те знаки, которые были явлены ему в водах озера [Лхамо Лацо] и твердо придерживался кандидатуры Лхамо Дондрупа, ребенка из Амдо, который и стал нашим Далай-ламой.

Я был третьим из трех учителей Дедрука Ринпоче. Первые два покинули его по разным причинам, и меня назначили по рекомендациям оракула Гадонга. Я не очень стремился стать учителем ламы из большого лабранга, но мой покровитель Пхара Чосур вынудил меня принять это предложение. Два или три предыдущих воплощения Дедрука Ринпоче умерли в раннем возрасте, поэтому его защите уделялось много внимания. Ретинг Ринпоче дал ему имя Джампел Калсанг. Хотя у него и были необходимые способности к изучению текстов, он не слишком старался. Кроме того он страдал от повышенного давления.

Он получил «особое» первое место на экзаменах на звание геше ‒ знак отличия, который присуждали всем перерожденцам регентов, так как лам такого уровня обычно усаживали на троны, а без ученого звания это выглядело бы странно. Конечно, многие разделяли геше на тех, кто на самом деле занял первое место, и тех, кто получал «особое» первое место. Настоящее первое место во времена экзамена на звание геше Дедрука Ринпоче получил нынешний держатель трона Гандена. Дедрук Ринпоче остался в Тибете, и, говорят, жители Лхасы безгранично верили в него. Теперь, правда, я слышал, его настроения поменялись, и он больше тяготеет к китайцам, но я не знаю, верить этому или нет. Существовало четыре степени геше (в порядке возрастания): дорампа (тиб. rDo Ram spa), цорампа (тиб. Tsogs Rams pa), лингсеп (тиб. gLing gseb) и лхарампа (тиб. Lha Rams pa). Настоятель решает, на какую из них следует претендовать кандидату на звание геше. Когда подошла моя очередь сдавать экзамены, настоятелем Лоселинга был Цангпа Кхенпо (тиб. gTsang pa mKhan po), и он предложил мне стать геше-лхарампой. Только это звание из четырех открывало двери к более высоким ступенькам в религиозной иерархии школы гелуг ‒ от настоятеля монастыря до держателя трона Гандена. Так как у меня не было желания занимать подобные высокие посты с общественной нагрузкой, я ответил настоятелю, что предпочту стать геше-лингсеп. Он сказал, что неправильно было бы ламе с таким хорошим знанием писаний иметь низкую степень геше, и, кроме того, мое предыдущее рождение имело звание геше-лхарампы.

Поскольку он настаивал, я последовал его совету. Согласно традиции, среди шестнадцати кандидатов на степень лхарампы число геше, представлявших разные монастыри, менялось из года в год. Настоятель сказал мне, что в этом году я буду единственным представителем Лоселинга, как было и когда он сам сдавал экзамены. Такое случалось каждые десять или двенадцать лет.

Мне было двадцать пять, когда я получил право сдавать экзамены на звание геше. Тулку не нужно было ждать своей очереди, они получали право защищаться, как только заканчивали пятнадцатилетний курс обучения. Простым монахам приходилось ждать по десять, а иногда и пятнадцать лет в старшем классе, изучая в основном «Сокровищницу знаний» (Абхидхарма-кошу) и монашескую дисциплину (винаю), пока не подойдет их очередь. Ген Ньима ждал около десяти лет и получил свою степень за год до меня, когда Гьялва Ринпоче был в Дромо. Примерно в то же время его назначили кхенпо Шакхора (тиб. Shag skor mkhanpo). Эта должность была чем-то сродни настоятелю монастыря, но без свойственных ему обязанностей. Монастыря Шакхор уже не существовало, но его настоятелей продолжали назначать, что служило знаком отличия.

Первая и наиболее важная часть экзамена на звание геше проходила летом перед заключительными публичными диспутами, во время которых потенциальные геше отправлялись в Норбулинку диспутировать перед партнерами по диспуту Далай-ламы. Это было очень важно, так как окончательное решение основывалось на рекомендациях. Я готовился к этому несколько месяцев. Пытался обдумать все возможные доводы, которые могли привести мои оппоненты, и готовил на них ответы. Это называлось «просчетом». Кто-то просчитывал заранее, а кто-то нет. Но я полагал, что это мне очень поможет. Когда я заранее знал о сложном моменте, то мог к нему подготовиться и приберечь нужный аргумент, который вновь вернет мне твердую почву под ногами.

Я хорошо знал всех остальных кандидатов и отметил для себя настоятеля Ганден Шарце, гена Кхаруву, Лобсанга Чопела, который был учителем Лати Ринпоче, и гена Лога (тиб. bLo dga') из Сера Чже как наиболее сильных оппонентов. Непосредственно перед дебатами ген Лога, который никогда не умел держать рот на замке, спросил меня: «Молодой человек, вам двадцать пять?» Я ответил: «Да». Тогда он сказал: «Я начал изучать писания, когда было живо ваше предыдущее рождение». Я знал, что он пытается заставить меня почувствовать себя слишком молодым и неопытным, чтобы запугать перед диспутом, и ответил: «Когда я изучал Срединный путь (мадхьямаку), вы еще находились в семье Ракхаша». Он сразу смолк, а все остальные геше, уставшие от его хвастовства, разразились смехом. Ген Лога был вовлечен в спор между монастырем Сера Чже и тибетским правительством. В качестве наказания его, закованного в цепи, отвели в дом правительственного чиновника Ракхаша, который некоторое время держал его взаперти. Не то чтобы мне не нравился ген Лога, но на его сарказм я решил ответить его же языком.

Я знал, что не смог бы так быстро парировать и сконфузить его, будь я слабым геше. Во время диспутов в присутствии партнеров Далай-ламы считалось невежливым задевать друг друга – они ценили уважительное отношение и внимание к товарищам, попавшим в затруднительное положение. Это также избавляло от всякой неловкости, так как сложно было исключить кандидата, столь тщательно избираемого. Продвигать кандидата, публично осмеянного, было еще сложнее. У кандидата мог быть тяжелый день, или он мог быть великим ученым, но не особо умелым в дебатах, ведь для развития этого таланта требовалась амбициозность и некоторая агрессивность. Конечно, встретившись с умелым спорщиком, ты не мог позволить себе особой щедрости, но с этим все мирились.

Между геше поделили пять тем, по одной теме на трех кандидатов. Я знал, что первая тема напрямую влияет на окончательный исход дебатов. Если первая тема оказывается сложной, монах устает и теряется. Даже если за этим следуют более легкие темы, острота его ума притупляется. Если же первая тема легкая, монах становится смелее и может справиться с любыми более сложными вопросами. Моей темой оказалась нравственность, а первым оппонентом стал монгольский монах из Гоманга по имени Пунцок. Он начал с простого вопроса, и это вселило в меня силы, которые понадобились мне, когда пришел черед сойтись в диспуте с заносчивым и знаменитым геше из Сера. Несмотря на то, что он представлял некоторую опасность, он поставил себя в неловкое положение, и я смог быстро обнаружить ошибки в его обосновании. После этого все пошло гладко. Мой оппонент не знал, что сказать, и наш спор быстро закончился.

Самая важная часть экзаменов, после диспутов в Норбулинке, проходила следующей зимой в большом зале Лоселинга – здесь по очереди диспутировали геше и старшие монахи. Победа здесь считалась престижной для геше, но не сильно влияла на результаты финального экзамена. Финальным экзаменом были дебаты во время Великого молитвенного фестиваля (монлам ченмо). Удача меня не покидала. В то утро Гьялва Ринпоче (Его Святейшество Далай-лама) давал весьма продолжительные учения, поэтому в тот день не все успели опровергнуть своего оппонента, и дебаты свели до церемониального минимума. Как бы то ни было, место кандидата в списке лучших выпускников определялось, более или менее окончательно, на диспутах в Норбулинке предыдущим летом и сохранялось неизменным, кроме тех случаев, когда его выступление на дебатах во время Великого молитвенного фестиваля оказывалось действительно очень неудачными. Так как на дебатах в Норбулинке я выступил очень хорошо, мне присудили первое место. Семь лучших геше проранжировали соответственно, остальные получили просто степень геше-лхарампы.

Первая встреча с китайцами

Впервые я осознал потенциальную угрозу от Китая, когда Шогдруг Ринпоче стал называть китайские имена, которых я никогда раньше не слышал. Наверное, это были Мао Цзэдун, Чжоу Эньлай и некоторые другие. Видя мое недоумение, он добавил: «Если ты не слышал об этих людях, должно быть, ты слышал о Баба Калсанг Цетене». О нем я слышал ‒ это был тибетский коммунист из Батанга. «Так вот, ‒ продолжал он, ‒ если взгляды и убеждения этих людей пустят крепкие корни, это создаст в нашей стране огромные препятствия для Дхармы». Лишь многим позже я понял, что он говорил о коммунизме, о котором до этого я никогда не слышал. Когда китайцы впервые прибыли в Лхасу, я находился в Дрепунге и вспомнил слова Шогдруга Ринпоче. Будучи наслышанным о побеге гена Лочо от коммунистов в Монголии, я понимал, что ничего хорошего от их присутствия ждать не приходится. Но я сказал сам себе, что переживаниями делу все равно не поможешь.

Так как все свое время я проводил на занятиях в монастыре, я не часто видел китайцев за исключением тех случаев, когда они приходили делать подношения и раздавали по одной или две серебряных монеты каждому монаху в зале собраний. Но из дома приходили тревожные новости, хотя к тому времени, когда события приняли по-настоящему серьезный оборот, было тяжело и в самой Лхасе.

Тантрический монастырь

Получив степень геше, я до 1958 года обучался в тантрическом монастыре Гьюдмед (Гьюме). В монастыре было две категории обучающихся: геше ‒ такие как я ‒ и кьеримпы (тиб. sKyed Rimpa), монахи, получившие некоторое монашеское образование и принятые в тантрический монастырь после собеседования. Такие монахи должны были выполнять определенные обязанности, например по кухне, от которых геше были освобождены.

Основная программа в тантрическом монастыре Гьюдмед заключалась в изучении Четырехчастного комментария ('Grel pa bzhi sbrags), который преподавал настоятель. На это уходило от трех до четырех месяцев. Сначала настоятель зачитывал коренной текст тантры Гухьясамаджи, затем «Яркий светильник» (sGron gsal) ‒ комментарий к нему, составленный Чандракрити, а затем комментарий Чже Ринпоче к тому, что именуется «Дополнительными заметками» (mChan). После этого мы изучали структуру отдельных глав и объяснения к ним. Пока настоятель зачитывал вслух писания, геше сидели перед ним со своими папками для книг с деервянным каркасом и следили по тексту небольшой палочкой на тот случай, если настоятель что-то прочтет неверно. Обычно такие палочки хранили в папках для книг, что порой приводило к забавным случаям.

Иногда по сигналу настоятеля папки громко захлопывались, чтобы изгнать духов. Этот обычай шел еще со времен Ра Лоцавы. Рассказывают, когда он захлопывал так свою папку для книг, козы и овцы на другом берегу реки разбегались в разные стороны, словно слышали удар грома. Обычно геше предупреждали заранее, когда это произойдет, но, несмотря на это, некоторых звук заставал врасплох. Если забывали вынуть палочку, то она попадала в крышку, и та начинала кататься. Хотя дисциплина в тантрических монастырях в целом была очень строгой, и с ее нарушениями здесь не мирились, на подобные происшествия обычно закрывали глаза.

После Четырехчкстного комментария в долине Чимиг (Phyimig Lung) настоятель давал учения по сочинению «Прояснение скрытого смысла [тантры] Херуки» (тиб. bDe mchog sbas don kun gsal). Затем зимой в Гандене он обучал «Океану достижений стадии зарождения» (тиб. bsKyed rim dngas grub rgya mtso) и «Светильнику, проливающему свет на пять ступеней стадии завершения» (тиб. rDzogs rim ln ga gsal sgron). Геше в основном приходили учиться в тантрические монастыри, чтобы получить объяснения настоятеля именно по этим сочинениям. Бедным геше, пришедших на обучение из отдаленных мест и потому не имевших возможности пользоваться поддержкой родственников, например монголам, поступление в тантрический монастырь помогало улучшить свое положение. У Гьюдмеда были обширные землевладения, и его монахи получали щедрые подношения зерном.

Каждый курс длился около года, кроме того геше самостоятельно читали мноество других текстов по тантре. После завершения учебы геше требовалось только посещать более важные тантрические церемонии. После этого они должны были прожить в Гьюдмеде как минимум год, участвуя в ритуалах, совершаемых в различных местах [по маршруту традиционного странствия монахов ‒ Прим. ред.]. Кьеримпы должны были провести в странствиях как минимум шесть лет. Год начинался после Великого молитвенного фестиваля, когда двадцать дней нужно было провести в Шо (тиб. Shog), недалеко от Лхасы. У Гьюдмеда были там молитвенные залы, которые также служили странствующим монахам местом для ночлега. Мы рано вставали и читали садханы йидамов, например Ямантаки, Херуки или Гухьясамаджи. Монахи переходили с места на место, проводя в различных монастырях Центрального Тибета от нескольких дней до месяца. В такой годичный «тур» входил летний затвор ярнэ, длящийся полтора месяца.

Дисциплина в Гьюдмеде была очень строгой. В дни ритуальных церемоний монахи должны были спать в зале молитвенных собраний. Так как монастырь не предоставлял места для проживания, геше приходилось самим искать, где остановиться в Лхасе. Летом монахам не позволялось носить обувь, и по утрам, когда нужно было присутствовать на диспутах в молитвенном зале Гьюдмеда, мои ноги покрывались мозолями, так как мощение улиц в Лхасе было неважным. Даже улицы получше были холодными, и скоро кожа на подошве ног становилась очень толстой. Наконец, я нашел решение этой проблемы, и этого никто не заметил. Я купил кусок ткани цвета кожи и приклеил к ступням. Я подумывал о покупке носков цвета человеческой кожи, но они все были с резинками, и их бы точно заметили.

Выполнив все необходимые требования, геше мог покинуть Гьюдмед. Однако все, получившие почетные места на выпускных экзаменах, должны были испросить специальное разрешение у партнеров Далай-ламы по диспуту. Пробыв в Гьюдмеде пять лет и прослужив, как требовалось, шесть месяцев ответственным за дисциплину (геко), я решил, что могу покинуть этот монстырь. Если бы я остался дольше, то мог бы стать настоятелем-распорядителем (лама умдзе), потом настоятелем и далее продвигаться вверх к положению держателя трона Гандена (ганден трипа) ‒ положению, к которому я не чувствовал никакого призвания.

Я подошел к старшему партнеру [Далай-ламы] по диспутам Гьяцолингу и сообщил ему, что желаю покинуть Гьюдмед, проучившись здесь шесть лет. Он ответил: «Уйдя, ты лишаешь себя возможности двигаться дальше к трону Гандена, а это серьезное решение, которое ты не можешь принять самостоятельно. Ты должен посоветоваться с оракулом или попросить какого-нибудь высокого ламу провести гадание и определить, правильно ли тебе уходить». Он добавил, что если я так поступлю, мои действия будут совершаться с одобрения защитников и для меня это будет благоприятнее.

Я спросил у оракула из Нечунга, что будет лучше: остаться в Дрепунге, вернуться на родину или остаться в Гьюдмеде. Он ответил, что лучше уйти из Гьюдмеда. Я задал тот же вопрос оракулу Гадонга и получил тот же ответ. Так же ответила Тенма (тиб. bStanma), защитница Дрепунга. После этого я пошел к Гьяцолингу с ответами от трех божеств и шарфом-хадаком, и тот принял мой уход. Если бы я не ушел тогда, то бы мог стать держателем трона Гандена раньше нынешнего ганден трипа и его предшественника, так как получил степень геше раньше них. Я был счастлив. Теперь я был свободен и мог вести спокойную жизнь, как того желал. Но шел 1958 год, и наслаждаться свободой мне пришлось недолго...


Перевод с английского Елены Гордиенко специально для Savetibet.ru
Под ред. Юлии Жиронкиной

Окончание

Автобиография Денма Лочо Ринпоче на английском языке