Денма Лочо Ринпоче. Моя жизнь в Стране снегов. Окончание
9 февраля 2015. Разместил: savetibet
Мы продолжаем публикацию автобиографии Денма Лочо Ринпоче ‒ удивительного исторического документа, запечатлевшего жизнь в Тибете, каким он сохранился в памяти старшего поколения тибетских наставников.
Часть 1.
Часть 2
Денма Лочо Ринпоче (справа) на аудиенции у Его Святейшества Далай-ламы. Фото из открытых источников.
Я посещал в Индию в 1956 году, в то же время, что и Гьялва Ринпоче (Его Святейшество Далай-лама) и Панчен Ринпоче, приняв участие в 2500-м юбилейном праздновании Будда Джаянти. Я только-только отслужил ответственным за дисциплину в Гьюдмеде и испросил у Гьялвы Ринпоче разрешения присутствовать на этом праздновании. Вместе со мной поехали ген Ньима, Пхара Чосур, мой покровитель, и Баба Еши, лама из Амдо. Мы ехали на китайском армейском грузовике с остановками в Янгпачене и Шигадзе, и, наконец, прибыли в Калимпонг в Западной Бенгалии. В то время путешествие показалось нам некомфортным, так как дорога была неровной, а грузовик переполненным. Но в сравнении с путешествием, которое мы совершили в том же направлении тремя годами позже, оно было комфортным и безмятежным.
В Калимпонге мы остановились у торговцев ‒ друзей Пхара Чосура. Мы купили билеты первого класса. Рибсел Ринпоче сказал, что в случае Бабы Еши, деньги были потрачены впустую, потому что он стелил свою подстилку на пол купе и спал там, а на его место мы складывали свой многочисленный багаж. Два месяца мы путешествовали по Бодхгае, Варанаси, Калькутте, Эллоре и Аджанте. Я не находил Индию приятным местом из-за огромного столпотворения, но поскольку китайцы стали наводить у меня на родине свои порядки, я начал подумывать там остаться.
К тому времени, когда я покинул Гьюдмед, положение в Лхасе стремительно ухудшалось, и я начал всерьез думать о возвращении в Индию. У меня был знакомый торговец по имени Шасема Пула. Он понимал хинди и готовился перебраться туда, хотя его жена не хотела с ним ехать. Решив покинуть Тибет, я начал уговаривать ее и еще несколько жен других знакомых мне камских торговцев отправиться с нами. Они неохотно согласились, в основном из-за того, что я тоже покидал Тибет, а они глубоко в меня верили. Мы начали все обдумывать и намеревались взять с собой как можно больше денег, чтобы комфортно жить в Индии.
Но однажды ген Ньима позвал меня к себе в комнату. Я сел перед ним, но он продолжал молчать, теребил пальцы и нервно смотрел по сторонам. Наконец, он выпалил: «Ходишь тут и говоришь всем, что собираешься в Индию? Как это тебе в голову взбрело? Может, ты просто хочешь прокатиться на поезде или самолете?» Я попытался объяснить ему, что положение дел с китайцами будет только ухудшаться. Ген пожал плечами: «А как же Гьялва Ринпоче, два его наставника, держатели трона Гандена – вокруг столько великих людей, но от них не услышишь, что собираются в Индию! Что же с тобой такое?» Не зная, что ответить, я молчал. «Ты ведешь себя, словно не знаешь о причине и следствии», ‒ вымолвил ген. Его слова встряхнули меня. Я вернулся к себе в комнату, обдумывая сказанное им, и оставил какие-либо мысли об отъезде. Я сообщил об этом трем семьям, которые должны были ехать со мной, и все они тоже остались, так как жены с самого начала не хотели уезжать.
То же самое случилось со многими людьми. Они думали уехать, у них была возможность уехать со всем своим имуществом, но что-то их останавливало. Думаю, у большинства из нас попросту не было кармы для раздольной жизни в Индии. Ген знал это, и, вероятно, поэтому остановил меня. Его слова о причине и следствии глубоко задели меня и пресекли на корню все мысли об отъезде.
Атмосфера в монастыре ухудшалась дань ото дня. Повсюду шныряли китайские шпионы. Я научился внимательно следить за тем, что говорю и с кем говорю. Я знал, что один монах из тантрического отделения в Дрепунге ‒ шпион. Однажды он пришел навестить меня и начал критиковать китайцев. Я знал, что он проверяет меня и будет лучше с ним не соглашаться. Я сказал: «Коммунизм плох тем, что он не признает религию. Во всем остальном я не вижу в нем ничего дурного. В Каме солдаты Народно-освободительной армии ведут себя прилично и платят столько, сколько просит местное население». Он не ответил.
Я решил для себя никогда открыто не критиковать китайцев. Я попытался убедить Дедрука Ринпоче поступать так же, но он всегда открыто оскорблял их, называя «китайскими трупами». Я как-то высказал ему свое мнение: «Никто из нас не любит китайцев, но не нужно говорить об этом так громко. Если сможешь покинуть Тибет, тогда еще ничего, но если останешься, не миновать беды. Нам нужно молчать, выполнять свои обязательства и держать свое мнение при себе». Он отвечал: «Да, да», и продолжал в том же духе.
Многие приходили ко мне в то время за защитными амулетами или талисманами. Я отвечал, что не знаю, как их делать, и добавлял, что почувствую иголку, если воткну ее в руку. Так же и пуля, определенно, причинит мне боль. Другие ламы раздавали много таких талисманов. У них были деревянные клише для изготовления оттисков мантр и священных изображений на глине ‒ cпрос на них был таким высоким, что глина не успевала просохнуть.
Однажды китайцы прислали мне письмо, в котором просили меня войти в комитет по религии и предлагали зарплату в 310 даян в месяц и плюс к этому начальную единовременную выплату, равную трехмесячному заработку. Я тщательно подготовил ответное послание, в котором написал, что эти средства мне не требуются, так как мне нужно содержать лишь себя да своего слугу-помощника, а я получаю достаточно подношений от монастыря и лабранга Дедрука Ринпоче для покрытия этих расходов. Я также упомянул, что очень занят и не принесу на этом посту особой пользы. Я завершал письмо выражением благодарности за их предложение, добавив, что в случае финансовых затруднений снова его обдумаю.
Положение дел становилось все тяжелее, и мое беспокойство нарастало. Я никому не мог доверять, кроме гена Ньимы, и иногда ходил в его комнату, чтобы вместе обсудить то, что нас тревожило.
«Здесь становится очень опасно, ‒ как-то сказал я. ‒ Я бы хотел, чтобы Гьялва Ринпоче покинул Тибет». Ген ответил, что Гьялва Ринпоче собирается посетить озеро Лхамо Лацо и, возможно, оттуда сможет уйти из Тибета. Я подумал, что это невозможно, так как он будет там в сопровождении многочисленной китайской охраны. Наконец ген сказал: «Если все обернется так скверно, может быть, американцы высадятся прямо в Тибете и вмешаются».
Третьего числа второго месяца года Земли Кабана (1959) настоятели отправились посоветоваться с оракулом Гадонга, который, как обычно, жил на некотором расстоянии от монастыря Дрепунг. Я поехал с геном Ньимой на лошади, взяв с собой в качестве подношений только чашу и шарф. Я спросил Гадонга, что будет лучше для меня: остаться здесь, вернуться в монастырь или направиться на юг. Он ответил, что лучше будет остаться в Гадонге. Той ночью я верхом поднялся вверх по склону к дому одной знакомой семьи. Они жили рядом с Янда Минджи Кангсаром. В тот день скончался глава семьи, и они попросили меня выполнить для него ритуал переноса сознания (пхова).
На другое утро начался обстрел монастыря, и ко мне примкнул мой брат Еши Тинлей, за которым вскоре последовал и ген Ньима. Они прошли через горы, так как дороги были отрезаны. Ген Ньима торопился идти дальше, он говорил, что нам грозят большие опасности, и потому мы отправились в путь. У нас не было еды, и мы вскоре начали чувствовать голод, однако по пути получили весточку, что нас ждут в доме Чушула Самкара (тиб. Chu shul bsam mkhar), состоятельной семьи, жившей впереди по нашему маршруту. Я спросил гена, как нам поступить, и он принял приглашение.
В этой семье было два молодых сына, чьим учителем был Зиме Ринпоче. Зиме Ринпоче поднялся наверх, где к нему присоединился и ген. Они так долго разговаривали, что я решил, что нам придется провести там ночь. К сумеркам кто-то сообщил, что китайцы добрались до Нама (тиб. gNam), что было совсем близко, и мы решили двигаться дальше. Семья дала нам с собой по мешку цампы и чая. Я не знал, как нам все это нести, так как с нами была только моя лошадь, но когда мы уже отправлялись, они привели черного мула, груженного провизией. Позже я узнал, что вскоре после нас семья Чушула Самкара собрала вещи и тоже уехала, увидев нашу спешку и волнение и осознав, как опасно оставаться там до рассвета.
Мы шли по горам, пересекали перевалы и спускались в долины, пока не дошли до реки Цангпо. Мы перебрались на другой берег на пароме, которым управлял мужчина в желтой шляпе, указывающей на принадлежность к государственной общественной службе. Было видно, что он ни в чем нас не подозревает, только спросил о местонахождении Рато Ринпоче и Кангьюра Ринпоче. Я ответил, что мы не знаем. Вместе с нами плыл солдат из Кама со следами оспы на лице. У него было ружье, и он громко крикнул нам: «Китайцы могут маскироваться по-разному. Они даже могут носить монашескую одежду и совершать ритуалы “отсечения”». Я сделал вид, будто не понял его намек, и продолжал с ним разговаривать как ни в чем ни бывало.
В деревне к югу от Цангпо нас догнал один монах по имени Джамьянг. У него был сундук с драгоценностями, которые ему дала женщина, собиравшаяся ехать в Индию вместе со мной. Она попросила его передать их мне, где бы он меня ни нашел. Узнав, что из монастыря мы уехали, он шел по нашим следам до этой деревни. Он отдал мне сундук и сказал, что эта женщина, чей муж был членом Чуши Гангдрук, просила передать мне, что, если все будет хорошо, я позже смогу ей их вернуть. Если же у меня будут трудные времена, и я буду нуждаться, я могу оставить себе драгоценности. В тяжелом железном сундуке лежали золотые браслеты, кольца и ожерелья, украшенные натуральными кораллами, и множество дзи. Я никому об этом не сказал и сложил сундук на мула.
Спустя несколько дней ген Ньима попросил слугу распаковать тюки. Он указал на несколько свертков и спросил, что это. Когда он увидел сундук, спросил и про него. Я ответил, что это драгоценности одной женщины. Он был в бешенстве и воскликнул: «Женские вещи! Избавься от них прямо сейчас, выброси их!» Я послушался и снял сундук. Я размышлял, как вернуть драгоценности семье, которой они принадлежали, но решил, что богатство сделает семью легкой добычей для китайцев и драгоценности причинят им больше зла, чем добра.
Наконец, я решил отдать сундук погонщику мула, которого никто не заподозрит и который жил в той деревне, через которую мы проезжали. Он сказал, что спит на нижнем этаже и выкопает яму в земляном полу в том месте, где обычно лежит его подушка и в ней укроет сундук. Думаю, те драгоценности так и не нашли. Все эти года никто не осмеливался их откопать, а теперь погонщик уже скончался. Муж той женщины из Кама ушел в Индию, и, когда он навестил меня, я объяснил ему, почему не привез драгоценности с собой. Я часто думаю о том, что, если бы я смог это сделать, средств на безбедную жизнь хватило бы и гену, и мне, и мужу той женщины, так как они, должно быть, уже тогда стоили около десяти тысяч долларов. Это был второй неудачный случай, в который были вовлечены я сам и та семья. Думаю, у нас просто не сложилась карма вывезти хоть что-нибудь из своей страны.
Наш путь лежал к Лхокару в Южном Тибете. Добравшись до Гонгар Шедруп Линга (тиб. Gong dkar bshad sGrub gling), мы узнали, что неподалеку находится еще один ученик гена ‒ Чангмар Ринпоче (тиб. Byang dmar). Ген попросил меня погадать, стоит ли нам вернуться и примкнуть к Чангмару Ринпоче или идти в Ялокамали. Мое гадание указывало на то, что нам лучше идти дальше. Неподалеку стояла небольшая контора, которой управляли два члена Чуши Гангдрук, движения Сопротивления, которое возникло в Каме, но распространилось по всему Тибету. Нам следовало испросить у них разрешения двигаться дальше на юг. Один из них ответил, что по их сведениям Гьялва Ринпоче желает, чтобы все настоятели и ламы собрались в Риво Дечене (тиб. Ri bo bde chen) и что по этой причине мы должны проследовать туда.
Один из моих учеников, Тогме Тулку, был родом из Риво Дечена, и я знал, что, если меня там увидят, все подумают, что он со мной. Я же ничего не знал о его местонахождении и подумал, что расстрою их этим известием, и потому мы туда не поехали. Мы были в пути некоторое время, пока не добрались до Дро, где встретили человека, который дал нам лапши и сушеного мяса. К тому времени мы узнали, что Гьялва Ринпоче покинул Лхасу. Было сложно узнавать новости у незнакомых людей, так как Чуши Гангдрук никогда не давали прямых ответов, и все относились друг к другу с подозрением. Я тоже научился быть осмотрительным и никогда не показывал свои настоящие чувства. Ген был безнадежен, он слишком легко раскрывал свое сердце. И, несмотря на то, что он полностью доверял мне принятие решений, всегда отчитывал меня, говоря, что я все делаю неправильно.
Мы остановились в доме людей из лабранга Дедрука. Так как я был учителем Дедрука Ринпоче, они очень старались принять нас как подобает и угостили бараниной. Во время разговора в комнату вошел мужчина. Он был довольно толстым с крупным белым лицом, в серой чубе. Он представился Лобсангом Церингом Чопелом, слугой известного аристократа, и объяснил, что прибыл по делам и не смог вернуться в Лхасу. Наконец, он перешел к делу и спросил, может ли он пойти вместе с нами в Индию.
Я немного подумал. Было что-то в этом человеке, в его безупречной серой чубе, чего я не мог понять; что-то в его поведении и самоуверенности меня смущало. Я ответил, что, к сожалению, ничем не смогу ему помочь, так как сам бреду впотьмах и не уверен в исходе. «Если в дороге что-то пойдет не так, и я доберусь до Индии, а вы нет, Церинг Тобгьял решит, что я его подвел. Лучше вам добираться самому», ‒ сказал я в завершении. Позже обнаружилось, что у Церинга Тобгьяла никогда не было слуги по имени Лобсанг Церинг Чопел, и он, на самом деле, был китайским шпионом. Мы узнали, что позже в Лхасе он сотрудничал с китайскими властями.
Когда мы прибыли в Чубутрон, ген захотел подождать Чангмара Ринпоче. Мы подошли к реке и увидели вдалеке человека на муле, направляющегося к нам. Это был настоятель монастыря Намгьял ген Самтен. Он поговорил с геном и остался на ночь.
Там нас навестили деревенские жители, сообщив нам, что, похоже, скоро пойдет снег. Они сказали, что если я собираюсь куда-то идти, лучше выступать немедля, так как завтра плохая погода затруднит наше передвижение. У меня был амулет от Сакья Дачена (тиб. Sa skya bDag chen), останавливающий снегопад. Его дал мне монах из Дрепунга, чья семья прислуживала в доме Сакья Дачена. Он сказал, что однажды этот амулет выручит меня, если по пути из Кама меня настигнет плохая погода. Я указал амулетом в небо. Амулет был очень сильным, и небеса прояснились.
Когда я снова попытался воспользоваться им позже в Ладаке, он уже не сработал. Я развязал ткань, в которую он был завернут, и увидел, что он сгнил, вероятно, из-за жары на равнинах. Даже в Тибете такие амулеты следует время от времени заменять.
После этого нам пришлось идти по очень высоким перевалам, заваленным снегом. Некоторые примкнувшие к нам монахи начали плакать от усталости, у многих развилась снежная слепота. К счастью, на пути мы встретили яка, идущего нам навстречу. За собой он оставил проход в снегу, что облегчило нам путь. На перевале в Джхору (тиб. sBbyor ra) мы встретили Чангмара Ринпоче и решили направиться в Цону (тиб. mTso sna) близ индийской границы. Гадания указывали на то, что нам следует пройти еще несколько перевалов, и мы продолжили путь ‒ от сильного ветра глаза забивались песком.
Мы все были голодными и уставшими. Ген пошел вперед и встретил деревенских жителей. Он спросил их, дойдем ли мы куда-нибудь этой дорогой. Один из них ответил, что нет. Увидев сомнение на наших лицах, он добавил, что готов отрезать себе голову, если у нас это получится. Я не мог удержаться от смеха, удивляясь, кто же отрежет ему голову, если он окажется неправ. Мы снова попробовали прибегнуть к гаданию. Оно указало на то же самое направление, что и раньше, и мы продолжили путь. Наконец, впереди заблестели огни, и мы пришли к небольшому монастырю. Лицо настоятеля было мне знакомо, я ему тоже показался знакомым. Мы провели там несколько дней. Здесь были горячие источники, в которых ген купался, и мы все очень хорошо отдохнули; мозоли и волдыри на наших ногах спали. В дальнейшую дорогу нас снабдили цампой, сушеным мясом и маслом.
Спустя несколько часов нас остановил местный предводитель Чуши Гангдрук, торговец по имени Джампел. Он отказался нас пропустить, говоря, что слишком опасно было бы разрешать кому-то идти по стопам Гьялвы Ринпоче. Человек из Дзонга проявил больше сочувствия к нашему положению. Он пытался убедить Джампела пропустить нас, аргументируя это тем, что мы кажемся надежными и что Гьялва Ринпоче уже прошел какое-то время назад, но тот был непреклонен. Наконец, два солдата из Литанга поручились за нас, и нам позволили продолжить путь. По прибытию в лагерь в Мисамари мы снова встретили Джампела, и я воскликнул: «И ты тоже здесь!»
Добравшись до Цоны, мы встретили одного из казначеев из Лоселинга. Мне было так странно видеть его ‒ даже здесь, в этой глухомани, он сохранял присущую ему напыщенность. «Не спускайтесь в Мон, ‒ сказал он. ‒ Плохое место. Там только небо над головой, внизу вода и повсюду крики ворон». Он говорил так, словно подыскивал место для пикника. Он предложил остановиться в монастыре Цоны и выполнить ритуал для Чуши Гангдрук. Казалось, он вовсе не осознавал всей опасности и необходимости бежать. «Нам удалось добраться живыми в эту глушь, и я надеюсь дойти живым до границы, ‒ ответил я. ‒ Как бы ни повернулись события, мы идем дальше». Мы выбрали эту дорогу, потому что ген хотел следовать за Гьялвой Ринпоче ‒ многие шли через Бутан, что, говорили, намного легче.
Наконец, дойдя до границы, мы встретили одиннадцать монахов из монастыря Намгьял. Граница была закрыта, и к ней прибывало все больше и больше людей. К тому времени китайцы захватили Цону, и все, кто жил там, бежали сюда. Был здесь и беззаботный казначей, оплакивающий свою вольготную жизнь. Ген все больше начинал беспокоиться и все спрашивал меня, что нам делать, и есть ли какой-нибудь индийский чиновник, с кем можно поговорить. Я был в полной растерянности. Поблизости не было ни одного индийского чиновника, и даже если бы и был, мы не говорили на их языке.
Там был один переводчик по имени Чунсел-ла. Я отвел его в сторону, дал ему драгоценную пилюлю и попросил сделать что-нибудь, чтобы ген так не расстраивался. Он сказал, чтобы ген не переживал, что в Цону находится лишь небольшая горстка китайцев, а здесь, недалеко от границы, расквартировано несколько тысяч индийских солдат и что китайцы не посмеют здесь на нас напасть. Он также сказал мне, что они ждут человека по имени Дава, который сопровождал Гьялву Ринпоче. Когда он приедет, будет решено, что с нами делать. Без него же индийцы не будут принимать никаких решений.
Несмотря на все его уверения, ген был полон сомнений. Он все качал головой и твердил: «Откуда ему знать?» Той ночью он не спал, а на утро сказал мне и Чангмару Ринпоче: «Я не понимаю, как вы, беспечные люди, можете так крепко спать, словно вы у себя в монастырских кельях». Вскоре после этого прибыл Дава-ла, и они начали переправлять нас через границу группами по сто человек. Мы были в первой группе.
Когда мы прошли через Мон на индийскую сторону границы, ношение монашеской одежды стало большим преимуществом, так как местные жители подносили всем монахам рис, цампу и серебряные монеты. Добравшись до Таванга, я предложил остановиться там, чтобы я мог совершать ритуалы в местных монастырях, чтобы собрать немного средств для гена и для себя и дать гену передохнуть. Он решительно отказался, воскликнув: «Мы проделали весь этот путь не для того, чтобы здесь остаться». Поэтому мы продолжили путь в Мисамари в то самое время, когда на индийских равнинах свирепствовала жара.
Пробыв несколько дней в Мисамари, мы отправились в Калимпонг, взяв с собой лошадей. У гена была гнедая лошадь, которую ему подарил Чангмар Ринпоче, а у меня был очень хороший мул. Ген был очарован красотой своей лошади и как минимум раз в день говорил: «Моя прекрасная лошадь и твой уродливый мул». Я согласно кивал головой, хотя позже мой мул ушел по той же цене, что и лошадь гена. Ген сожалел об этой лошади до самой своей кончины. Когда мы покинули Калимпонг, ген оставил ее Чангмару Ринпоче на продажу. Внезапно, охваченный угрызениями совести, он написал Чангмару Ринпоче, чтобы тот подержал ее у себя какое-то время, но она уже была продана индийскому военному офицеру. Ген был снедаем угрызениями, считая, что его товарищ, прошедший с ним все испытания, заслуживал лучшей участи, нежели быть проданным за три сотни рупий.
В Калимпонге была организована встреча всех тулку для обсуждения планов на будущее. Я присутствовал на ней по настоянию одного ламы из наших краев. Ген Ньима тоже оказался там. Встреча со мной явно вывела его из себя, и он еще несколько дней продолжал отчитывать меня, говоря, что мне нечего делать на подобных встречах. Должно быть, он прочитал мои мысли, так как попытался объяснить свое присутствие. Он сказал, что с его титулом сам он был обязан прийти ‒ во многом против своего желания.
Я увидел, как последние события подкосили гена и как сильно он боится за то, что станет с монашеской структурой, которая теперь напоминала черепаху без панциря. В течение следующих нескольких лет целое поколение молодых монахов и тулку, которым было по двадцать-тридцать лет, оказавшись вне монастырской структуры и будучи полностью сбитыми с толку всем случившимся, отвернулись от своих занятий и духовной жизни в попытке приспособиться к условиям совершенно новой среды. Многие из них сняли монашеские обеты, многие ученые и высокие ламы, обладавшие огромным потенциалом, уехали за границу, где их ждала совершенно другая жизнь.
Несколько тысяч монахов бежали из Тибета, и еще больше их постепенно стекались сюда мелкой струйкой. По настоянию Его Святейшества Далай-ламы в Буксе, бывшем британском тюремном лагере у подножия горы Ассам, был основан лагерь для тысячи монахов, чтобы те могли продолжать свои занятия в монастырской среде. В Далхаузи, горном поселении нынешнего штата Химачал-Прадеш, восстановили тантрический монастырь Гьюто, и многие пожилые ламы отправились туда, считая, что тамошний климат окажется благоприятнее для их здоровья. Ген был среди них, там он продолжал обучать, но также проводил много времени в затворе.
В Калимпонге ко мне подошел геше Нгаванг Ньима, монгольский геше из Гоманга. Так как с того самого времени, как мы покинули Тибет, не проводились монашеские церемонии раскаяния и восстановления обетов, сказал он, было бы неплохо провести такие церемонии в Индии. Я согласился, и мы решили, что тибетский монастырь в Сарнатхе, в Варанаси, будет подходящим для этого местом. Этот небольшой монастырь, построенный еще когда Тибет был независимым, был редким сооружением за пределами нашей страны, принадлежащим тибетцам. В его стенах соблюдались все монашеские традиции.
Я провел в Сарнатхе два года. Это было тяжелое время. Я приспособился к жаре, научившись контролировать температуру тела с помощью частого купания, однако страхи, которые высказал ген в самые первые дни нашей жизни в эмиграции, стали преследовать и меня. Казалось, мой мир рушится. Я видел, как жизнь многих моих товарищей-монахов летит под откос. Я продолжал размышлять о том, что мы сделали не так, пока у нас еще была своя страна, и что нужно было предпринять, чтобы избежать этой катастрофы. Я чуть не довел себя до безумия мыслями, полными отчаяния и угрызений совести. Я чувствовал себя подавленным и не мог с этим справиться, поэтому отправился к Лингу Ринпоче и открыл ему свое сердце в надежде, что он даст мне здравый совет.
Ринопче выслушал меня, а затем процитировал строфу из «Бодхичарья-аватры» Шантидевы:
Что толку печалиться, если все еще можно исправить?
И что толку печалиться, если ничего исправить нельзя?
Его слова ледяной водой залили кипящий котел моего ума. Я успокоился и понял, что чем сожалеть о прошлом, лучше смотреть вперед и стараться при сложившихся обстоятельствах вести достойную жизнь. Ничего уже не поделать, ничего не исправить, а значит, что толку печалиться?
Я начал каждое лето посещать монастырь Спитук в Ладаке и обучать там монахов. Два года проработал научным сотрудником в Университете Калькутты, затем стал директором Буддийской школы диалектики в Ладаке, где пробыл шесть лет.
Я все еще верил, что мы очень скоро вернемся в Тибет, и эта надежда поддерживала меня. Те, кто знал английский и был более осведомлен о внешнем мире, не разделяли этих упований. Они говорили, что в ближайшие годы особенно надеяться не на что.
В 1967 году я уехал жить в Дхарамсалу, чтобы быть ближе к Его Святейшеству и его двум наставникам. И Линг Ринпоче, и Триджанг Ринпоче говорили, что мне следует стать настоятелем небольшого монастыря в Манали, где были некоторые внутренние проблемы. Я прожил там около трех лет, навел порядок, установил строгую дисциплину и затем вернулся в Дхарамсалу.
К тому времени ген тоже переехал в Дхарамсалу из Далхаузи. Он жил в маленьком доме ниже Линга Ринпоче и большую часть времени проводил в затворе. В 1980 году он перебрался к одному из своих учеников, вернувшемуся из за границы, и стал часто преподавать в Школе диалектики. Каждую зиму он посещал Лоселинг, который был восстановлен в Карнатаке на юге Индии, и обучал там в течение трех месяцев. Вплоть до 1978 года я вел тихую, спокойную жизнь, пока впервые не поехал за границу. Год я преподавал в Университете Виргинии в Шарлоттсвилле, США.
В 1986 году стал настоятелем монастыря Намгьял. Я посвящал много времени практикам в затворе; учил монахов Намгьяла по просьбе Его Святейшества Далай-ламы; передал несколько редких линий преемственности заинтересованным людям. В 1986 году стало сдавать сердце гена, и в августе он настоял на поездке в Лоселинг на юге Индии. В октябре он скончался как раз в то время, когда Его Святейшество давал в Дхарамсале посвящение Гухьясамаджи. Его Святейшество сообщил эту новость в конце учения перед тем, как совершить подношения цог.
В 1987 году я поехал в Мундгод и давал учения в Лоселинге. Я передал тогда монахам из всех трех монастырей ‒ Дрепунга, Серы и Гандена ‒ собрание из сорока посвящений. Теперь я ушел с поста настоятеля монастыря Намгьял и большую часть года живу в Дхарамсале, время от времени посещая центры за границей, монастыри в Ладаке и монастырь Лоселинг на юге Индии. Я все еще надеюсь однажды вернуться в Тибет, уповая на то, что положение там однажды изменится к лучшему.
Ринпоче рассказал свою историю Ким Еше. Выражаем свою благодарность Таши Церингу за кропотливое прочтение текста, пояснение некоторых исторических деталей и тибетское написание названий.
Перевод с английского Елены Гордиенко специально для Savetibet.ru
Под ред. Юлии Жиронкиной
Автобиография Денма Лочо Ринпоче на английском языке
Часть 1.
Часть 2
Денма Лочо Ринпоче (справа) на аудиенции у Его Святейшества Далай-ламы. Фото из открытых источников.
Паломничество в Индию
Я посещал в Индию в 1956 году, в то же время, что и Гьялва Ринпоче (Его Святейшество Далай-лама) и Панчен Ринпоче, приняв участие в 2500-м юбилейном праздновании Будда Джаянти. Я только-только отслужил ответственным за дисциплину в Гьюдмеде и испросил у Гьялвы Ринпоче разрешения присутствовать на этом праздновании. Вместе со мной поехали ген Ньима, Пхара Чосур, мой покровитель, и Баба Еши, лама из Амдо. Мы ехали на китайском армейском грузовике с остановками в Янгпачене и Шигадзе, и, наконец, прибыли в Калимпонг в Западной Бенгалии. В то время путешествие показалось нам некомфортным, так как дорога была неровной, а грузовик переполненным. Но в сравнении с путешествием, которое мы совершили в том же направлении тремя годами позже, оно было комфортным и безмятежным.
В Калимпонге мы остановились у торговцев ‒ друзей Пхара Чосура. Мы купили билеты первого класса. Рибсел Ринпоче сказал, что в случае Бабы Еши, деньги были потрачены впустую, потому что он стелил свою подстилку на пол купе и спал там, а на его место мы складывали свой многочисленный багаж. Два месяца мы путешествовали по Бодхгае, Варанаси, Калькутте, Эллоре и Аджанте. Я не находил Индию приятным местом из-за огромного столпотворения, но поскольку китайцы стали наводить у меня на родине свои порядки, я начал подумывать там остаться.
Мысли об уходе из Тибета
К тому времени, когда я покинул Гьюдмед, положение в Лхасе стремительно ухудшалось, и я начал всерьез думать о возвращении в Индию. У меня был знакомый торговец по имени Шасема Пула. Он понимал хинди и готовился перебраться туда, хотя его жена не хотела с ним ехать. Решив покинуть Тибет, я начал уговаривать ее и еще несколько жен других знакомых мне камских торговцев отправиться с нами. Они неохотно согласились, в основном из-за того, что я тоже покидал Тибет, а они глубоко в меня верили. Мы начали все обдумывать и намеревались взять с собой как можно больше денег, чтобы комфортно жить в Индии.
Но однажды ген Ньима позвал меня к себе в комнату. Я сел перед ним, но он продолжал молчать, теребил пальцы и нервно смотрел по сторонам. Наконец, он выпалил: «Ходишь тут и говоришь всем, что собираешься в Индию? Как это тебе в голову взбрело? Может, ты просто хочешь прокатиться на поезде или самолете?» Я попытался объяснить ему, что положение дел с китайцами будет только ухудшаться. Ген пожал плечами: «А как же Гьялва Ринпоче, два его наставника, держатели трона Гандена – вокруг столько великих людей, но от них не услышишь, что собираются в Индию! Что же с тобой такое?» Не зная, что ответить, я молчал. «Ты ведешь себя, словно не знаешь о причине и следствии», ‒ вымолвил ген. Его слова встряхнули меня. Я вернулся к себе в комнату, обдумывая сказанное им, и оставил какие-либо мысли об отъезде. Я сообщил об этом трем семьям, которые должны были ехать со мной, и все они тоже остались, так как жены с самого начала не хотели уезжать.
То же самое случилось со многими людьми. Они думали уехать, у них была возможность уехать со всем своим имуществом, но что-то их останавливало. Думаю, у большинства из нас попросту не было кармы для раздольной жизни в Индии. Ген знал это, и, вероятно, поэтому остановил меня. Его слова о причине и следствии глубоко задели меня и пресекли на корню все мысли об отъезде.
Атмосфера в монастыре ухудшалась дань ото дня. Повсюду шныряли китайские шпионы. Я научился внимательно следить за тем, что говорю и с кем говорю. Я знал, что один монах из тантрического отделения в Дрепунге ‒ шпион. Однажды он пришел навестить меня и начал критиковать китайцев. Я знал, что он проверяет меня и будет лучше с ним не соглашаться. Я сказал: «Коммунизм плох тем, что он не признает религию. Во всем остальном я не вижу в нем ничего дурного. В Каме солдаты Народно-освободительной армии ведут себя прилично и платят столько, сколько просит местное население». Он не ответил.
Я решил для себя никогда открыто не критиковать китайцев. Я попытался убедить Дедрука Ринпоче поступать так же, но он всегда открыто оскорблял их, называя «китайскими трупами». Я как-то высказал ему свое мнение: «Никто из нас не любит китайцев, но не нужно говорить об этом так громко. Если сможешь покинуть Тибет, тогда еще ничего, но если останешься, не миновать беды. Нам нужно молчать, выполнять свои обязательства и держать свое мнение при себе». Он отвечал: «Да, да», и продолжал в том же духе.
Многие приходили ко мне в то время за защитными амулетами или талисманами. Я отвечал, что не знаю, как их делать, и добавлял, что почувствую иголку, если воткну ее в руку. Так же и пуля, определенно, причинит мне боль. Другие ламы раздавали много таких талисманов. У них были деревянные клише для изготовления оттисков мантр и священных изображений на глине ‒ cпрос на них был таким высоким, что глина не успевала просохнуть.
Однажды китайцы прислали мне письмо, в котором просили меня войти в комитет по религии и предлагали зарплату в 310 даян в месяц и плюс к этому начальную единовременную выплату, равную трехмесячному заработку. Я тщательно подготовил ответное послание, в котором написал, что эти средства мне не требуются, так как мне нужно содержать лишь себя да своего слугу-помощника, а я получаю достаточно подношений от монастыря и лабранга Дедрука Ринпоче для покрытия этих расходов. Я также упомянул, что очень занят и не принесу на этом посту особой пользы. Я завершал письмо выражением благодарности за их предложение, добавив, что в случае финансовых затруднений снова его обдумаю.
Положение дел становилось все тяжелее, и мое беспокойство нарастало. Я никому не мог доверять, кроме гена Ньимы, и иногда ходил в его комнату, чтобы вместе обсудить то, что нас тревожило.
«Здесь становится очень опасно, ‒ как-то сказал я. ‒ Я бы хотел, чтобы Гьялва Ринпоче покинул Тибет». Ген ответил, что Гьялва Ринпоче собирается посетить озеро Лхамо Лацо и, возможно, оттуда сможет уйти из Тибета. Я подумал, что это невозможно, так как он будет там в сопровождении многочисленной китайской охраны. Наконец ген сказал: «Если все обернется так скверно, может быть, американцы высадятся прямо в Тибете и вмешаются».
Побег в Индию
Третьего числа второго месяца года Земли Кабана (1959) настоятели отправились посоветоваться с оракулом Гадонга, который, как обычно, жил на некотором расстоянии от монастыря Дрепунг. Я поехал с геном Ньимой на лошади, взяв с собой в качестве подношений только чашу и шарф. Я спросил Гадонга, что будет лучше для меня: остаться здесь, вернуться в монастырь или направиться на юг. Он ответил, что лучше будет остаться в Гадонге. Той ночью я верхом поднялся вверх по склону к дому одной знакомой семьи. Они жили рядом с Янда Минджи Кангсаром. В тот день скончался глава семьи, и они попросили меня выполнить для него ритуал переноса сознания (пхова).
На другое утро начался обстрел монастыря, и ко мне примкнул мой брат Еши Тинлей, за которым вскоре последовал и ген Ньима. Они прошли через горы, так как дороги были отрезаны. Ген Ньима торопился идти дальше, он говорил, что нам грозят большие опасности, и потому мы отправились в путь. У нас не было еды, и мы вскоре начали чувствовать голод, однако по пути получили весточку, что нас ждут в доме Чушула Самкара (тиб. Chu shul bsam mkhar), состоятельной семьи, жившей впереди по нашему маршруту. Я спросил гена, как нам поступить, и он принял приглашение.
В этой семье было два молодых сына, чьим учителем был Зиме Ринпоче. Зиме Ринпоче поднялся наверх, где к нему присоединился и ген. Они так долго разговаривали, что я решил, что нам придется провести там ночь. К сумеркам кто-то сообщил, что китайцы добрались до Нама (тиб. gNam), что было совсем близко, и мы решили двигаться дальше. Семья дала нам с собой по мешку цампы и чая. Я не знал, как нам все это нести, так как с нами была только моя лошадь, но когда мы уже отправлялись, они привели черного мула, груженного провизией. Позже я узнал, что вскоре после нас семья Чушула Самкара собрала вещи и тоже уехала, увидев нашу спешку и волнение и осознав, как опасно оставаться там до рассвета.
Мы шли по горам, пересекали перевалы и спускались в долины, пока не дошли до реки Цангпо. Мы перебрались на другой берег на пароме, которым управлял мужчина в желтой шляпе, указывающей на принадлежность к государственной общественной службе. Было видно, что он ни в чем нас не подозревает, только спросил о местонахождении Рато Ринпоче и Кангьюра Ринпоче. Я ответил, что мы не знаем. Вместе с нами плыл солдат из Кама со следами оспы на лице. У него было ружье, и он громко крикнул нам: «Китайцы могут маскироваться по-разному. Они даже могут носить монашескую одежду и совершать ритуалы “отсечения”». Я сделал вид, будто не понял его намек, и продолжал с ним разговаривать как ни в чем ни бывало.
В деревне к югу от Цангпо нас догнал один монах по имени Джамьянг. У него был сундук с драгоценностями, которые ему дала женщина, собиравшаяся ехать в Индию вместе со мной. Она попросила его передать их мне, где бы он меня ни нашел. Узнав, что из монастыря мы уехали, он шел по нашим следам до этой деревни. Он отдал мне сундук и сказал, что эта женщина, чей муж был членом Чуши Гангдрук, просила передать мне, что, если все будет хорошо, я позже смогу ей их вернуть. Если же у меня будут трудные времена, и я буду нуждаться, я могу оставить себе драгоценности. В тяжелом железном сундуке лежали золотые браслеты, кольца и ожерелья, украшенные натуральными кораллами, и множество дзи. Я никому об этом не сказал и сложил сундук на мула.
Спустя несколько дней ген Ньима попросил слугу распаковать тюки. Он указал на несколько свертков и спросил, что это. Когда он увидел сундук, спросил и про него. Я ответил, что это драгоценности одной женщины. Он был в бешенстве и воскликнул: «Женские вещи! Избавься от них прямо сейчас, выброси их!» Я послушался и снял сундук. Я размышлял, как вернуть драгоценности семье, которой они принадлежали, но решил, что богатство сделает семью легкой добычей для китайцев и драгоценности причинят им больше зла, чем добра.
Наконец, я решил отдать сундук погонщику мула, которого никто не заподозрит и который жил в той деревне, через которую мы проезжали. Он сказал, что спит на нижнем этаже и выкопает яму в земляном полу в том месте, где обычно лежит его подушка и в ней укроет сундук. Думаю, те драгоценности так и не нашли. Все эти года никто не осмеливался их откопать, а теперь погонщик уже скончался. Муж той женщины из Кама ушел в Индию, и, когда он навестил меня, я объяснил ему, почему не привез драгоценности с собой. Я часто думаю о том, что, если бы я смог это сделать, средств на безбедную жизнь хватило бы и гену, и мне, и мужу той женщины, так как они, должно быть, уже тогда стоили около десяти тысяч долларов. Это был второй неудачный случай, в который были вовлечены я сам и та семья. Думаю, у нас просто не сложилась карма вывезти хоть что-нибудь из своей страны.
Наш путь лежал к Лхокару в Южном Тибете. Добравшись до Гонгар Шедруп Линга (тиб. Gong dkar bshad sGrub gling), мы узнали, что неподалеку находится еще один ученик гена ‒ Чангмар Ринпоче (тиб. Byang dmar). Ген попросил меня погадать, стоит ли нам вернуться и примкнуть к Чангмару Ринпоче или идти в Ялокамали. Мое гадание указывало на то, что нам лучше идти дальше. Неподалеку стояла небольшая контора, которой управляли два члена Чуши Гангдрук, движения Сопротивления, которое возникло в Каме, но распространилось по всему Тибету. Нам следовало испросить у них разрешения двигаться дальше на юг. Один из них ответил, что по их сведениям Гьялва Ринпоче желает, чтобы все настоятели и ламы собрались в Риво Дечене (тиб. Ri bo bde chen) и что по этой причине мы должны проследовать туда.
Один из моих учеников, Тогме Тулку, был родом из Риво Дечена, и я знал, что, если меня там увидят, все подумают, что он со мной. Я же ничего не знал о его местонахождении и подумал, что расстрою их этим известием, и потому мы туда не поехали. Мы были в пути некоторое время, пока не добрались до Дро, где встретили человека, который дал нам лапши и сушеного мяса. К тому времени мы узнали, что Гьялва Ринпоче покинул Лхасу. Было сложно узнавать новости у незнакомых людей, так как Чуши Гангдрук никогда не давали прямых ответов, и все относились друг к другу с подозрением. Я тоже научился быть осмотрительным и никогда не показывал свои настоящие чувства. Ген был безнадежен, он слишком легко раскрывал свое сердце. И, несмотря на то, что он полностью доверял мне принятие решений, всегда отчитывал меня, говоря, что я все делаю неправильно.
Мы остановились в доме людей из лабранга Дедрука. Так как я был учителем Дедрука Ринпоче, они очень старались принять нас как подобает и угостили бараниной. Во время разговора в комнату вошел мужчина. Он был довольно толстым с крупным белым лицом, в серой чубе. Он представился Лобсангом Церингом Чопелом, слугой известного аристократа, и объяснил, что прибыл по делам и не смог вернуться в Лхасу. Наконец, он перешел к делу и спросил, может ли он пойти вместе с нами в Индию.
Я немного подумал. Было что-то в этом человеке, в его безупречной серой чубе, чего я не мог понять; что-то в его поведении и самоуверенности меня смущало. Я ответил, что, к сожалению, ничем не смогу ему помочь, так как сам бреду впотьмах и не уверен в исходе. «Если в дороге что-то пойдет не так, и я доберусь до Индии, а вы нет, Церинг Тобгьял решит, что я его подвел. Лучше вам добираться самому», ‒ сказал я в завершении. Позже обнаружилось, что у Церинга Тобгьяла никогда не было слуги по имени Лобсанг Церинг Чопел, и он, на самом деле, был китайским шпионом. Мы узнали, что позже в Лхасе он сотрудничал с китайскими властями.
Когда мы прибыли в Чубутрон, ген захотел подождать Чангмара Ринпоче. Мы подошли к реке и увидели вдалеке человека на муле, направляющегося к нам. Это был настоятель монастыря Намгьял ген Самтен. Он поговорил с геном и остался на ночь.
Там нас навестили деревенские жители, сообщив нам, что, похоже, скоро пойдет снег. Они сказали, что если я собираюсь куда-то идти, лучше выступать немедля, так как завтра плохая погода затруднит наше передвижение. У меня был амулет от Сакья Дачена (тиб. Sa skya bDag chen), останавливающий снегопад. Его дал мне монах из Дрепунга, чья семья прислуживала в доме Сакья Дачена. Он сказал, что однажды этот амулет выручит меня, если по пути из Кама меня настигнет плохая погода. Я указал амулетом в небо. Амулет был очень сильным, и небеса прояснились.
Когда я снова попытался воспользоваться им позже в Ладаке, он уже не сработал. Я развязал ткань, в которую он был завернут, и увидел, что он сгнил, вероятно, из-за жары на равнинах. Даже в Тибете такие амулеты следует время от времени заменять.
После этого нам пришлось идти по очень высоким перевалам, заваленным снегом. Некоторые примкнувшие к нам монахи начали плакать от усталости, у многих развилась снежная слепота. К счастью, на пути мы встретили яка, идущего нам навстречу. За собой он оставил проход в снегу, что облегчило нам путь. На перевале в Джхору (тиб. sBbyor ra) мы встретили Чангмара Ринпоче и решили направиться в Цону (тиб. mTso sna) близ индийской границы. Гадания указывали на то, что нам следует пройти еще несколько перевалов, и мы продолжили путь ‒ от сильного ветра глаза забивались песком.
Мы все были голодными и уставшими. Ген пошел вперед и встретил деревенских жителей. Он спросил их, дойдем ли мы куда-нибудь этой дорогой. Один из них ответил, что нет. Увидев сомнение на наших лицах, он добавил, что готов отрезать себе голову, если у нас это получится. Я не мог удержаться от смеха, удивляясь, кто же отрежет ему голову, если он окажется неправ. Мы снова попробовали прибегнуть к гаданию. Оно указало на то же самое направление, что и раньше, и мы продолжили путь. Наконец, впереди заблестели огни, и мы пришли к небольшому монастырю. Лицо настоятеля было мне знакомо, я ему тоже показался знакомым. Мы провели там несколько дней. Здесь были горячие источники, в которых ген купался, и мы все очень хорошо отдохнули; мозоли и волдыри на наших ногах спали. В дальнейшую дорогу нас снабдили цампой, сушеным мясом и маслом.
Спустя несколько часов нас остановил местный предводитель Чуши Гангдрук, торговец по имени Джампел. Он отказался нас пропустить, говоря, что слишком опасно было бы разрешать кому-то идти по стопам Гьялвы Ринпоче. Человек из Дзонга проявил больше сочувствия к нашему положению. Он пытался убедить Джампела пропустить нас, аргументируя это тем, что мы кажемся надежными и что Гьялва Ринпоче уже прошел какое-то время назад, но тот был непреклонен. Наконец, два солдата из Литанга поручились за нас, и нам позволили продолжить путь. По прибытию в лагерь в Мисамари мы снова встретили Джампела, и я воскликнул: «И ты тоже здесь!»
Добравшись до Цоны, мы встретили одного из казначеев из Лоселинга. Мне было так странно видеть его ‒ даже здесь, в этой глухомани, он сохранял присущую ему напыщенность. «Не спускайтесь в Мон, ‒ сказал он. ‒ Плохое место. Там только небо над головой, внизу вода и повсюду крики ворон». Он говорил так, словно подыскивал место для пикника. Он предложил остановиться в монастыре Цоны и выполнить ритуал для Чуши Гангдрук. Казалось, он вовсе не осознавал всей опасности и необходимости бежать. «Нам удалось добраться живыми в эту глушь, и я надеюсь дойти живым до границы, ‒ ответил я. ‒ Как бы ни повернулись события, мы идем дальше». Мы выбрали эту дорогу, потому что ген хотел следовать за Гьялвой Ринпоче ‒ многие шли через Бутан, что, говорили, намного легче.
Наконец, дойдя до границы, мы встретили одиннадцать монахов из монастыря Намгьял. Граница была закрыта, и к ней прибывало все больше и больше людей. К тому времени китайцы захватили Цону, и все, кто жил там, бежали сюда. Был здесь и беззаботный казначей, оплакивающий свою вольготную жизнь. Ген все больше начинал беспокоиться и все спрашивал меня, что нам делать, и есть ли какой-нибудь индийский чиновник, с кем можно поговорить. Я был в полной растерянности. Поблизости не было ни одного индийского чиновника, и даже если бы и был, мы не говорили на их языке.
Там был один переводчик по имени Чунсел-ла. Я отвел его в сторону, дал ему драгоценную пилюлю и попросил сделать что-нибудь, чтобы ген так не расстраивался. Он сказал, чтобы ген не переживал, что в Цону находится лишь небольшая горстка китайцев, а здесь, недалеко от границы, расквартировано несколько тысяч индийских солдат и что китайцы не посмеют здесь на нас напасть. Он также сказал мне, что они ждут человека по имени Дава, который сопровождал Гьялву Ринпоче. Когда он приедет, будет решено, что с нами делать. Без него же индийцы не будут принимать никаких решений.
Несмотря на все его уверения, ген был полон сомнений. Он все качал головой и твердил: «Откуда ему знать?» Той ночью он не спал, а на утро сказал мне и Чангмару Ринпоче: «Я не понимаю, как вы, беспечные люди, можете так крепко спать, словно вы у себя в монастырских кельях». Вскоре после этого прибыл Дава-ла, и они начали переправлять нас через границу группами по сто человек. Мы были в первой группе.
Беженцы
Когда мы прошли через Мон на индийскую сторону границы, ношение монашеской одежды стало большим преимуществом, так как местные жители подносили всем монахам рис, цампу и серебряные монеты. Добравшись до Таванга, я предложил остановиться там, чтобы я мог совершать ритуалы в местных монастырях, чтобы собрать немного средств для гена и для себя и дать гену передохнуть. Он решительно отказался, воскликнув: «Мы проделали весь этот путь не для того, чтобы здесь остаться». Поэтому мы продолжили путь в Мисамари в то самое время, когда на индийских равнинах свирепствовала жара.
Пробыв несколько дней в Мисамари, мы отправились в Калимпонг, взяв с собой лошадей. У гена была гнедая лошадь, которую ему подарил Чангмар Ринпоче, а у меня был очень хороший мул. Ген был очарован красотой своей лошади и как минимум раз в день говорил: «Моя прекрасная лошадь и твой уродливый мул». Я согласно кивал головой, хотя позже мой мул ушел по той же цене, что и лошадь гена. Ген сожалел об этой лошади до самой своей кончины. Когда мы покинули Калимпонг, ген оставил ее Чангмару Ринпоче на продажу. Внезапно, охваченный угрызениями совести, он написал Чангмару Ринпоче, чтобы тот подержал ее у себя какое-то время, но она уже была продана индийскому военному офицеру. Ген был снедаем угрызениями, считая, что его товарищ, прошедший с ним все испытания, заслуживал лучшей участи, нежели быть проданным за три сотни рупий.
В Калимпонге была организована встреча всех тулку для обсуждения планов на будущее. Я присутствовал на ней по настоянию одного ламы из наших краев. Ген Ньима тоже оказался там. Встреча со мной явно вывела его из себя, и он еще несколько дней продолжал отчитывать меня, говоря, что мне нечего делать на подобных встречах. Должно быть, он прочитал мои мысли, так как попытался объяснить свое присутствие. Он сказал, что с его титулом сам он был обязан прийти ‒ во многом против своего желания.
Я увидел, как последние события подкосили гена и как сильно он боится за то, что станет с монашеской структурой, которая теперь напоминала черепаху без панциря. В течение следующих нескольких лет целое поколение молодых монахов и тулку, которым было по двадцать-тридцать лет, оказавшись вне монастырской структуры и будучи полностью сбитыми с толку всем случившимся, отвернулись от своих занятий и духовной жизни в попытке приспособиться к условиям совершенно новой среды. Многие из них сняли монашеские обеты, многие ученые и высокие ламы, обладавшие огромным потенциалом, уехали за границу, где их ждала совершенно другая жизнь.
Жизнь в изгнании
Несколько тысяч монахов бежали из Тибета, и еще больше их постепенно стекались сюда мелкой струйкой. По настоянию Его Святейшества Далай-ламы в Буксе, бывшем британском тюремном лагере у подножия горы Ассам, был основан лагерь для тысячи монахов, чтобы те могли продолжать свои занятия в монастырской среде. В Далхаузи, горном поселении нынешнего штата Химачал-Прадеш, восстановили тантрический монастырь Гьюто, и многие пожилые ламы отправились туда, считая, что тамошний климат окажется благоприятнее для их здоровья. Ген был среди них, там он продолжал обучать, но также проводил много времени в затворе.
В Калимпонге ко мне подошел геше Нгаванг Ньима, монгольский геше из Гоманга. Так как с того самого времени, как мы покинули Тибет, не проводились монашеские церемонии раскаяния и восстановления обетов, сказал он, было бы неплохо провести такие церемонии в Индии. Я согласился, и мы решили, что тибетский монастырь в Сарнатхе, в Варанаси, будет подходящим для этого местом. Этот небольшой монастырь, построенный еще когда Тибет был независимым, был редким сооружением за пределами нашей страны, принадлежащим тибетцам. В его стенах соблюдались все монашеские традиции.
Я провел в Сарнатхе два года. Это было тяжелое время. Я приспособился к жаре, научившись контролировать температуру тела с помощью частого купания, однако страхи, которые высказал ген в самые первые дни нашей жизни в эмиграции, стали преследовать и меня. Казалось, мой мир рушится. Я видел, как жизнь многих моих товарищей-монахов летит под откос. Я продолжал размышлять о том, что мы сделали не так, пока у нас еще была своя страна, и что нужно было предпринять, чтобы избежать этой катастрофы. Я чуть не довел себя до безумия мыслями, полными отчаяния и угрызений совести. Я чувствовал себя подавленным и не мог с этим справиться, поэтому отправился к Лингу Ринпоче и открыл ему свое сердце в надежде, что он даст мне здравый совет.
Ринопче выслушал меня, а затем процитировал строфу из «Бодхичарья-аватры» Шантидевы:
Что толку печалиться, если все еще можно исправить?
И что толку печалиться, если ничего исправить нельзя?
Его слова ледяной водой залили кипящий котел моего ума. Я успокоился и понял, что чем сожалеть о прошлом, лучше смотреть вперед и стараться при сложившихся обстоятельствах вести достойную жизнь. Ничего уже не поделать, ничего не исправить, а значит, что толку печалиться?
Я начал каждое лето посещать монастырь Спитук в Ладаке и обучать там монахов. Два года проработал научным сотрудником в Университете Калькутты, затем стал директором Буддийской школы диалектики в Ладаке, где пробыл шесть лет.
Я все еще верил, что мы очень скоро вернемся в Тибет, и эта надежда поддерживала меня. Те, кто знал английский и был более осведомлен о внешнем мире, не разделяли этих упований. Они говорили, что в ближайшие годы особенно надеяться не на что.
В 1967 году я уехал жить в Дхарамсалу, чтобы быть ближе к Его Святейшеству и его двум наставникам. И Линг Ринпоче, и Триджанг Ринпоче говорили, что мне следует стать настоятелем небольшого монастыря в Манали, где были некоторые внутренние проблемы. Я прожил там около трех лет, навел порядок, установил строгую дисциплину и затем вернулся в Дхарамсалу.
К тому времени ген тоже переехал в Дхарамсалу из Далхаузи. Он жил в маленьком доме ниже Линга Ринпоче и большую часть времени проводил в затворе. В 1980 году он перебрался к одному из своих учеников, вернувшемуся из за границы, и стал часто преподавать в Школе диалектики. Каждую зиму он посещал Лоселинг, который был восстановлен в Карнатаке на юге Индии, и обучал там в течение трех месяцев. Вплоть до 1978 года я вел тихую, спокойную жизнь, пока впервые не поехал за границу. Год я преподавал в Университете Виргинии в Шарлоттсвилле, США.
В 1986 году стал настоятелем монастыря Намгьял. Я посвящал много времени практикам в затворе; учил монахов Намгьяла по просьбе Его Святейшества Далай-ламы; передал несколько редких линий преемственности заинтересованным людям. В 1986 году стало сдавать сердце гена, и в августе он настоял на поездке в Лоселинг на юге Индии. В октябре он скончался как раз в то время, когда Его Святейшество давал в Дхарамсале посвящение Гухьясамаджи. Его Святейшество сообщил эту новость в конце учения перед тем, как совершить подношения цог.
В 1987 году я поехал в Мундгод и давал учения в Лоселинге. Я передал тогда монахам из всех трех монастырей ‒ Дрепунга, Серы и Гандена ‒ собрание из сорока посвящений. Теперь я ушел с поста настоятеля монастыря Намгьял и большую часть года живу в Дхарамсале, время от времени посещая центры за границей, монастыри в Ладаке и монастырь Лоселинг на юге Индии. Я все еще надеюсь однажды вернуться в Тибет, уповая на то, что положение там однажды изменится к лучшему.
Ринпоче рассказал свою историю Ким Еше. Выражаем свою благодарность Таши Церингу за кропотливое прочтение текста, пояснение некоторых исторических деталей и тибетское написание названий.
Перевод с английского Елены Гордиенко специально для Savetibet.ru
Под ред. Юлии Жиронкиной
Автобиография Денма Лочо Ринпоче на английском языке