Доктор Джеффри Хопкинс в свои 74 года является почетным профессором Университета Вирджинии и одним из ведущих мировых ученых в области буддизма. Он опубликовал 42 книги, был переводчиком Его Святейшества Далай-ламы и вел продолжительную преподавательскую практику, обучая тибетскому буддизму многих выдающихся ученых и переводчиков. В настоящее время он возглавляет Институт тибетологии УМА. В своих публичных выступлениях д-р Хопкинс в высшей степени открыто высказывается по целому ряду вопросов.Он говорит об изначальном отсутствии у него веры в Его Святейшество, воспоминаниях о прошлой жизни, околосмертном переживании, преступлениях, совершенных им в юности, о своей сексуальной ориентации и так далее. Донна Линн Браун взяла у него интервью в декабре 2014 года в стремлении выяснить, чему может научить нас такого рода честность.




− Доктор Хопкинс, в чем источник вашей открытости? Почему вы такой откровенный человек?

Я родился в 1940 году в Баррингтоне, на Род-Айленде, и был подростком в 1950-х. Нас там была целая группа, тех, кто питал отвращение к жизненным ориентирам того времени − исключительное зарабатывание денег и все такое. Были многочисленные бурные выступления против лживого социума, которые в моем уме постепенно стали причиной поиска своей собственной честности. Целостность моей личности очень много для меня значила.

Я был участником банды несовершеннолетних преступников, у которых имелись проблемы с законом. За нами числилось несколько достаточно жестоких розыгрышей, пьянство и так далее. Все страсти улеглись, когда меня отдали в либеральную частную школу, где на студентов возлагалось намного больше ответственности за собственную самоорганизацию. Несмотря на мое вызывающее поведение в общеобразовательной школе, я прекрасно успевал в новой обстановке и получал высшие баллы, потому что к нам там относились с уважением. Это было именно то, чего мне так до этого не хватало. В дальнейшем, в первый год в Гарварде, я прочитал «Уолдена» Торо Генри Дэвида, и меня это вдохновило бросить Гарвард и удалиться в леса Вермонта. Я жил в маленькой однокомнатной хижине, читал и писал стихи, много гулял, мне стали сниться повторяющиеся сны, которые удавалось отслеживать. Думаю, это был тот момент, когда я начал подбирать ключ к целостности собственной личности. Я снова и снова возвращался к такой жизни.

Меня вдохновил роман «Tайпи» Германа Мелвилла, который проживал на Маркизских островах, к северу от Таити, недалеко от экватора, роман «Луна и грош» Сомерсета Моэма и художник Поль Гоген, который писал в Южных морях. Шел 1960 год и, когда в Вермонте похолодало настолько, что дровяная печь уже не спасала, я отправился в леса на Род-Айленде. Когда там тоже похолодало, я уехал из Нью-Йорка на грузовом судне к берегам Таити. К тому времени в Вермонте я уже привык медитировать, созерцая озеро, которое находилось далеко в низине, а также всматриваясь вдаль, в пространство. На грузовом судне я лежал на спине и смотрел вверх, заполняя свой ум голубым цветом неба. Тихий океан был чистым и чрезвычайно спокойным, и я наполнял им свой разум. У меня не было визы, чтобы высадиться на Таити, и через некоторое время какой-то чиновник это заметил и попросил меня покинуть территорию острова. Я истратил почти все свои деньги на гидроплан, следующий на Гавайи, и у меня осталось только 15 долларов. Это было чересчур безрассудно, но это был поиск себя, своей целостности.

− Вы были одним из первых, кто проявил уважение к восточным философам и открыто признался, что учился у них вместо того, чтобы утверждать, что знает гораздо больше, чем его «информаторы из числа коренного населения». Откуда у вас эта честность в интеллектуальной сфере?

Это было связано с моим отношением к исследованию. Зачем мне притворяться, будто я сам дошел до того, что в действительности узнал от тибетских ученых-философов? Зачем относиться к тибетцам иначе, чем я отношусь к себе? Я думал, что это очень важно, чрезвычайно важно, воздать должное каждому тибетскому ученому-философу, отметить их вклад в каждую написанную мною книгу. Меня критиковали за это другие профессора, работающие в моей области. Но было намного правильнее сделать Лати Ринпоче, скажем, соавтором, нежели оставить все сказанное им в сносках. Спустя годы, люди поняли, что означает сотрудничество. Не нужно прикрываться старинной поговоркой: «Запад есть Запад, Восток есть Восток…», когда речь идет о том, чтобы указать имена на титульной странице.

− Четко разграничив результаты собственных исследований и знания, полученные от других, вы продемонстрировали, что западные ученые не всегда являются истиной в последней инстанции. Не за это ли вас критиковали другие представители ученого мира?

Да, именно, но я решил не обращать на это внимание. Совсем недавно на конференции «Перевод и передача», организованной фондом «Цадра», я говорил, что предпочитаю петь собственную песню. Я имел в виду, что нужно привести в порядок жизненные приоритеты, а выправить их, можно поступая соответствующим образом. Это означает признавать факт оказанной вам помощи и участия других людей. Если их участие сыграло большую роль в создании книги, тогда они заслуживают соответствующего гонорара не меньшего, чем автор или переводчик. Если бы я не мог понять текст без помощи другого человека, значит, он сыграл соответствующую роль в переводе текста, даже если он не знает английского языка, ведь я бы не перевел текст без него. Не говоря уже о том, какой огромный вклад этот человек внеc в создание сносок и объяснения, сопутствующие переводу. Такой подход стал общепринятым. И потом, я бы хотел отметить, что многие академические вопросы, над которыми бьются тибетские и монгольские ученые-философы, сродни нашим. Как одна сторона, так и другая могут обогатить друг друга, хотя я и не люблю выделять разные стороны. Думаю, мы все более или менее варимся в одном котле.

− Иногда в дхарма-центрах люди предпочитают не озвучивать своих истинных взглядов и чувств. Это помогает поддерживать гармонию, но, с другой стороны, всему есть цена. Это заставляет меня задуматься о взаимозависимости между обустройством общины и индивидуальным развитием.

Я бы сравнил это с тем временем, когда попал в научную среду. Тогда среди ученых было много сотрясания воздуха. Думаю, что главная причина этого крылась в том, что мы очень мало знали о тех предметах, которые изучали. Нужно признать, что это высказывание в равной мере относится и ко мне. По многим темам я был крайне, прямо-таки до неприличия необразован. И неизбежно скатывался к попыткам прикрыть свое невежество громогласными спорами или возведением в абсолют фактов, известных мне, но неизвестных для окружающих. После я прикладывал огромные усилия, чтобы избежать подобного поведения и создать обстановку, в которой мне не придется так себя проявлять. Думаю, как только сама ниша и люди, занятые в ней, становятся более просвещенными, сразу же исчезает масса поводов поорать друг на друга. Это же может быть верным и для дхарма-центров. Будучи участником двух переводческих конференций, где многие из присутствующих были членами различных буддийских общин, я осознал, что нет нужды кричать друг на друга или выставлять напоказ собственные познания, ведь мы глубоко потрясены тем, сколько всего нам еще неизвестно. И мы так рады услышать об этих темах от наших коллег и друзей, которые кое-что в этом смыслят. Только тогда взаимодействовать становится легче.

Часто поведение неофитов объясняется тем, что их община требует, чтобы все было как по линеечке. Они то и дело повторяют название своей организации в пустых обсуждениях или вторят имя своего ламы. Для меня это очевидный признак слабости. Давайте просто прекратим так поступать. В монашеской общине же есть свои правила. За пределами общины вы не отзываетесь о ней отрицательно, потому что это подрывает имидж монашества, порождает сплетни и тому подобное. Но это подразумевает, что в пределах общины есть место для критики. Необходимо озвучивать свое несогласие и так далее. Это надо делать. Но не нужно постоянно ругаться или выпаливать все, что приходит вам в голову. Тем не менее, здоровая община должна иметь какой-то способ обсуждения того, что происходит внутри. Нельзя то и дело прикрывать огрехи, потому что рано или поздно ситуация выйдет из-под контроля и возникшие разногласия навредят всем без исключения.

Для себя самого я стараюсь снизить вероятность проявления лицемерия фактом публичного признания некоторых вещей, на которые я способен. Например, недавно я читал лекцию в одном центре и был немало удивлен, когда после люди положили мне какие-то деньги в конвертах. В тот же самый момент меня вдруг охватила алчность. Меня донимали мысли о том, сколько же денег в каждом конверте. И я даже поосторожничал, подвинув их поближе, чтобы никто не прихватил с собой какой-нибудь конвертик. Позже я рассказал об этом организатору моей лекции, расписываясь в собственной алчности. Стараюсь ввести это в привычку. Я ничего не придумываю специально для какого-то сверхразоблачения. Такого рода проявлений хватает и так без того, чтобы что-то там выдумывать. Я не рассказываю уж совсем все, но точно большую часть. Озвучивание таких вещей снимает напряжение, в то время как сокрытие приводит к противоположным результатам, потому что когда вы что-либо скрываете, вам приходится изображать обратное и, бог мой, вот вы и попались! Я попался!

− Это один из аспектов духовного пути? Сокрытие чего-либо снижает уровень энергии, которую можно использовать для практики?

Я думаю, что это очень, очень верно. Энергия растрачивается, когда вы пытаетесь что-то скрыть, и чем усерднее вы это делаете, тем худшие формы это приобретает. Это и есть саморазрушение. Знаете, иногда, когда говорю о нравственности, я просто заявляю: «Меня самого смущает то, о чем я здесь рассказываю, но я так или иначе пытаюсь передать, чему учат данные книги, излагая все именно так, как в них написано. Я не утверждаю, что сам способен претворить все это на деле. Хочу, чтобы вы это ясно понимали». Такое пояснение очень сильно облегчает мою задачу. Допустим, если мне нужно говорить о сострадании, то мне проще обращаться к собственному примеру, рассказывая, как сам я в определенных ситуациях проявляю гнев. Честность с самим собой подрывает мои собственные отрицательные реакции.

Но нам следует трезво относиться к тому, что мы говорим. Нельзя быть безрассудно открытым. Это не так уж легко.

− «Буддадхарма» в своем зимнем выпуске 2014 года обсуждает вопрос злоупотребления властью и полномочиями в дхарма-общинах. Одной из тем этого номера было «больше никаких секретов», потому что злоупотребление полномочиями только процветает, когда люди стараются все отрицать, скрыть, или изгнать того, кто позволяет себе прямые высказывания. Что вы думаете об этом?

Я не являюсь активным членом какой-либо группы. Я состою в членстве, но только отдаленно, что обеспечивает мне, своего рода, подушку безопасности. Я не стану покрывать ни одного ламу, чьи поступки не соответствуют нравственным принципам. Думаю, делать это − неправильно. Если меня спрашивают об этом человеке, я говорю ровно то, что слышал. Я не стану его покрывать, просто скажу: «Будьте осторожны». Я попросту не намерен ничего скрывать или делать вид, будто дурные поступки являются нормой в поведении великих лам. Думаю, что это просто неправильно.

− Вы как-то упомянули, что у вас очень доверительные отношения с Его Святейшеством Далай-ламой. Какую степень открытости мы должны иметь со своим ламой?

Это зависит от того, что может вытерпеть ваш лама! Быть может, он просто не захочет о чем-то знать. И что же после этого делать? Возможно, вам придется искать другого ламу, если это именно то, чего вы хотите. То же самое можно сказать о любом человеке, о друге, например. Существуют определенные темы, на которые просто не принято общаться. Даже самый близкий друг может не захотеть слушать рассказы о проблемах с желудком. И вы с ним это не обсуждаете. А какое количество информации о вашей сексуальной жизни в состоянии вынести другой человек? Или о проблемах со здоровьем? Даже если вы на пороге смерти и вам осталось лишь пять минут. Это же скукотища. Вы не должны ждать чего-то большего.

− Западные люди, кажется, ценят открытость больше, чем тибетцы. Существуют ли культурные различия?

Не думаю, что тибетцы отличаются от нас. Возможно, они выходят сухими из воды, храня в секрете то, как проводят здесь время (смеется). Может быть, они только притворяются скрытными, чтобы им что-то сошло с рук. Друг с другом они достаточно бесцеремонны. Тибетцы следят друг за другом. А вот когда они приезжают сюда, некоторые могут вести так, словно они короли или королевы. Будут делать ровно то, что может сойти им с рук. Вы не должны им этого позволять.

− Вы, как и некоторые другие люди, живущие на Западе, говорите, что помните свою прошлую жизнь. Принимая во внимание, что подобные утверждения могут исходить из желания выделиться из толпы и подчеркнуть свою уникальность, все же существует вероятность того, что кто-то действительно в прошлом был духовным практиком. Следует ли заявлять во всеуслышание о такого рода воспоминаниях? И как насчет фактора нарциссизма?

Я столкнулся с этим в начале 60-х, во время своего пятилетнего пребывания в монастыре геше Вангьяла в Нью-Джерси. Люди приезжали и говорили о своих прошлых жизнях. Обычно они были принцами и принцессами. Я с нетерпением ждал того дня, когда кто-то придет и скажет, что был мусорщиком. Как раз это сдерживало меня от рассказов о моем собственном опыте, потому что я не желал оказаться в той категории людей, к которой сам относил всех этих фантазеров. Что касается меня, я чувствовал, что эти воспоминания были довольно-таки обычными. Мне пришлось исследовать те немногие обрывки памяти, чтобы понять какое же место я занимал в обществе. Я не чувствовал себя какой-то знаменитостью. Чтобы пройти через это, пришлось потратить немало времени. Я с подозрением отношусь к людям, которые помнят, что были невероятно знамениты.

Тем не менее, я предпочитаю занимать нейтралитет, когда речь заходит о том, нужно ли обсуждать воспоминания. Хотя я отношусь к этой теме с подозрением, я не стану ставить на ней крест. Я знаю, что в моем случае эти воспоминания настоящие − такое случается. Но я не буду никого осуждать, если, услышав мою историю во всех деталях, люди проявят к ней крайнюю степень недоверия. Они могут подумать: «Этот парень псих»! Я думал так о других. Но некоторые люди доверили мне свои истории, и в их воспоминаниях нет ничего, чтобы их возвеличивало. У меня нет оснований в них сомневаться. Я действительно уверен, что люди помнят свое прошлое.

Д-р Ян Стивенсон из Университета Вирджинии исследовал многие истории о реинкарнации и сопоставил некоторые факты, которые можно было проверить. Одной из зафиксированных им характерных черт, было то, что большое количество людей, вспомнивших свои прошлые жизни, умирали насильственной смертью. Такое происходило довольно часто, причиной здесь были не великие духовные истины, внезапно открывшиеся человеку, а насилие, вызвавшее сильнейшее потрясение, которое и повлекло за собой воспоминания.

− Канадский тулку Элайджа Ари с детства помнил свою прошлую жизнь, говорил об этом и пережил много трудностей.

Я знаю Элайджа Aри. Считаю, что его история достаточно трагична. Мы с ним шли разными дорогами. Он был полностью открыт, я же был полностью закрыт. На самом деле, я забыл обо всем этом на некоторое время, позднее вспомнил и только спустя десятилетия у меня появилось желание обсудить свои воспоминания, но лишь с парой человек. Для Элайджа Aри это было своего рода испытанием, и я с большим уважением отношусь к пути, который привел его к такой открытости. Он заплатил огромную цену. Для меня публично признать, что я гей было на тот момент сложным шагом, но придать публичной огласке то, что ты помнишь свою прошлую жизнь, на мой взгляд, куда сложнее.

− О чем на самом деле это говорит, если человек помнит прошлую жизнь? Делает ли это таких людей какими-то особенными?

Думаю, повествование доктора Яна Стивенсона о тех людях, которые помнят прошлую жизнь, потому что погибли в момент насилия, свидетельствует о том, что такая память сама по себе не делает вас особенным. Особенным вас делает то, чем вы занимаетесь в нынешней жизни. Если задуматься, это верно в отношении любого человека, распознан он как перерожденец или нет.

Люшар Туптен Tарпа при прежней власти в Тибете был чем-то вроде министра иностранных дел. Он вышел поприветствовать Его Святейшество Далай-ламу, когда тот впервые приехал в Лхасу. Люшар рассказывал мне, что всматривался в маленького мальчика, желая понять, тот ли это ребенок. Но тогда он так и не пришел ни выводу, был ли ребенок выбран верно или нет. Потом он был представителем этого самого Далай-ламы в Нью-Йорке, после чего приезжал в наш монастырь в Нью-Джерси, а затем остался жить в США. Затем Далай-Лама призвал его обратно в Дхарамсалу. Было несколько лет, в течение которых Люшар не был свидетелем того, какую деятельность вел Далай-лама в Индии, хотя он и приезжал в эту страну по важным событиям. Мы встретились после его возвращения в Индию.

Он сказал: «Вы знаете, что он делает»? − и принялся рассказывать мне, как занят Далай-лама, проводя церемонии посвящения в монахи, даруя учения и посвящения, совершая все то множество дел, которыми занимается Его Святейшество. И он произнес: «Теперь мы можем сказать, что он − воплощение Авалокитешвары». Видите? Он судил по его делам! Вопрос о том, были ли у Его Святейшества признаки предыдущего Далай-ламы, оказался полностью исчерпан. Это не имело никакого значения. Действий Его Святейшества было вполне достаточно. Был ли он или не был [перерождением предыдущего Далай-ламы], было уже не важно, потому что ежедневно и ежечасно он выполнял эту миссию.

− В то время как вы многим делитесь публично, вы также предпочитаете умалчивать об определенных вещах, таких как личные достижения и помощь другим людям, например, с их книгами или научной работой.

Не принято говорить о собственных [духовных] достижениях и глубоких личных переживаниях, и я не рассказываю об этом даже своим друзьям. Я чувствую, что никогда не стану рассказывать о таких вещах. Что же касается помощи другим, это важно делать, а не кричать об этом на каждом углу.

− Какие-нибудь мысли о честности напоследок?

Если честность превращается в единственное жизненное кредо, то есть опасность порядком достать всех вокруг, заполучить нарцистический комплекс и стать занудой. Надеюсь, давая такого рода интервью, делая вид, будто я очень честный, я тем самым не загоню себя в ловушку! Не потеряю голову от всех этих разговоров и не начну намеренно действовать в этом ключе, думая: «Я должен быть честным! Надо бы обнаружить что-то такое, чтобы продемонстрировать честность». И превращу себя в придурка не на 25 или 50 процентов на все 75 или 90 (смеется). Предупредите меня, пожалуйста, если я так и сделаю. Хлопните меня по плечу и скажите: «Эй, Джеффри, ты превращаешься в стопроцентного придурка».

Собственно, мы не можем сказать, какие мы на самом деле, и когда начинаем это делать, надо быть очень осторожным, потому что мы обязательно совершим ошибку. Может, в этом и будет какое-то зерно правды, но там так же будет и зерно глупости. Лично я пытаюсь, до сих пор я пытаюсь прийти к целостности собственной личности.

Mandala (2014 г.)
Перевод Марии Юнг специально для savetibet.ru