Стремление к открытости может оказаться опасным для авторитарного государства.

Михаил Горбачев понял это двадцать лет назад, когда его попытка сделать советское общество чуть прозрачнее ударила по нему же, словно ракета с тепловым наведением.

Сегодня китайские лидеры играют с такой же опасной политической смесью, давая своим гражданам и всему миру своими глазами увидеть разрушения, вызванные землетрясением на юго-западе страны. А вот правители пострадавшей от циклона Мьянмы, в отличие от властей КНР, сохранили верность авторитарным принципам, ограничив доступ и даже отправку помощи в пострадавший регион, где в результате урагана погибли десятки тысяч человек.

Безусловно, Китай ответил на природный катаклизм более гуманно. Страна сделала лишь небольшой шаг к открытости, однако этот шаг способен привести в действие политические силы, которые со временем могут выйти из-под контроля. Эта угроза особенно серьезна в эпоху всеобщих коммуникаций, пусть страны вроде Китая и пытаются контролировать доступ в интернет.

"Когда вы начинаете поощрять открытость и ослаблять контроль, то встаете на скользкий путь, – пояснил на прошлой неделе, комментируя события в Китае, Джек Мэтлок-младший, который был американским послом в Москве в эпоху Горбачева. – Вы быстро становитесь мишенью для всех недовольных, и вскоре люди начинают нацеливаться на систему в целом".

Китайским лидерам хорошо известно о советском опыте. Жестокое подавление демократических выступлений на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, судя по всему, отчасти было вызвано опасениями, что ослабление репрессий может привести к повторению в Китае советских потрясений. Неудивительно, что Китай стал первой страной, которая перевела и перепечатала доклад Мэтлока от 1995 года о распаде Советского Союза – "Смерть империи".

Кроме того, Китай пошел по пути реформ, но сделал это по-другому: фактически власти предложили населению быстрый экономический рост, частично государство стало удовлетворять просьбы граждан – там, где проблемы можно было свалить на местные власти. Взамен в стране сохранялась власть единственной партии. Стремление показать себя с лучшей стороны при оказании помощи пострадавшим от землетрясения (при том что Китай ограничил освещение репрессий в Тибете) может оказаться здравым шагом и не вызвать скатывания к нестабильности.

Тем не менее, полезно вспомнить о том времени, когда небольшая попытка сделать общество более открытым вышла из-под контроля.

Будучи корреспондентом и шефом московского бюро The New York Times в конце 1980-х годов, я располагал крайне удобной позицией, чтобы наблюдать за медленным развалом Советского Союза при Горбачеве. Вряд ли он представлял себе крах советской империи и роспуск Коммунистической партии, когда пришел к власти в 1985 году и начал двойную политику: гласности (большей открытости) и перестройки (политических реформ).

В дальнейшем происходящее напоминало ситуацию, когда ученый начал цепную ядерную реакцию, а та вышла из-под контроля, в результате поглотив и самого ученого, и всех окружающих.

Горбачев сознавал, что его страна гниет изнутри, парализованная репрессиями и косной идеологией, отсталой экономикой и глубоко укоренившимся циничным отношением русских к правительству. "Так больше жить нельзя", – заявил он своей супруге Раисе за несколько часов до назначения советским лидером, вспоминал Горбачев в мемуарах в 1995 году.

Но он явно не сознавал, куда заведут его инициативы, когда вскоре после прихода к власти стал делать невероятные для кремлевского лидера вещи – общаться с гражданами на улицах Ленинграда и давать интервью без бумажки.

Тогда, на заре гласности, было трудно понять, останется ли она чем-то сугубо поверхностным или положит начало более глубоким процессам.

Однажды в конце 1985 года американский поэт-битник Аллен Гинзберг неожиданно появился в московском бюро The New York Times с пакетом от советского поэта Евгения Евтушенко. Внутри оказался текст речи, которую Евтушенко произнес в Союзе писателей.

Мой коллега Серж Шмеманн позже описал эту речь в статье на первой полосе: "Заседание было закрытым, но даже там жесткие слова поэта, обращенные против искажения истории, против цензуры, самообольщения, умолчания и привилегий в литературном мире прозвучали удивительно смело".

В последующие годы гласность стала набирать силы и срывать лживые покровы с основ советского государства. Каждый новый шаг подрывал авторитет власти и правительства.

Взрыв ядерного реактора в Чернобыле в апреле 1986 года подорвал доверие к Кремлю – и дал гласности мощный толчок. Кремлевские руководители, как и лидеры Мьянмы после циклона, казалось, были парализованы случившимся. Первое правительственное заявление – безобидные 44 слова – было опубликовано более чем через день после пожара в реакторе и через несколько часов после того, как шведы обнаружили опасно высокий уровень радиации в воздухе своей страны – в 800 милях к северу от Чернобыля.

Лавина информации о катастрофе показала, что в опасности находятся тысячи жителей пострадавшего района. Горбачев, накрытый этим потоком, с удвоенной силой стал бороться за прозрачность правительства и партии.

В свете прожекторов оказались самые темные тайники советской истории, всплыла правда о жестокостях Сталина и даже Ленина. Газеты и журналы впервые честно писали о коррупции и просчетах правительства. Художники, драматурги, режиссеры и писатели не жалея сил рассказывали о преступлениях советской системы.

Когда в 1987 году вышел долгое время запрещенный откровенный роман Анатолия Рыбакова "Дети Арбата" о жизни при Сталине, он произвел в Москве сенсацию. В этом же году были сняты цензурные ограничения с острого сатирического фильм о сталинизме "Покаяние".

Решительное освещение советской оккупации Афганистана в журнале "Огонек" впервые позволило русским узнать об этом разрушительном конфликте, который до того подконтрольные Кремлю средства массовой информации преподносили как советский триумф. Вскоре в обществе начало нарастать отрицательное отношение к войне.

Светлана Савранская вспоминает о напряженных днях 1987 и 1988 годов – именно тогда в Московском государственном университете, где она училась, правда о советской истории вступила в противоречие с давними нормами преподавания.

Одновременно с тем, как советское общество начинало трещать по швам, росло и сопротивление переменам. Савранская, которая сейчас работает аналитиком в Архиве национальной безопасности, исследовательском учреждении при Университете Джорджа Вашингтона, выступила против традиционных учебников истории, по которым ей приходилось преподавать в одном из московских вузов. Вскоре ее перевели преподавать английский язык.

"Горбачев считал, что сможет контролировать гласность и использовать ее, но в конце концов даже он от нее отвернулся", – рассказывает Савранская.

Масштабы оппозиции стали ясны в марте 1988 года, когда со страниц газеты "Советская Россия" никому не известная учительница химии Нина Андреева подвергла критике программу реформ Горбачева. Сама критика, занявшая целую газетную полосу, а также выбор времени для нападок – Горбачев совершал поездку в Югославию – свидетельствовали о попытках Кремля нанести ему удар в спину.

Это подтвердилось, когда ряд членов Политбюро выступили в защиту статьи на заседании, собранном по возвращении Горбачева в Москву.

"Раскол был неизбежен, – писал Горбачев в своих мемуарах о том заседании Политбюро. – Вопрос был: когда?"

Значительным толчком для гласности стало разрушительное землетрясение в Армении в декабре 1988 года. Тогда погибли десятки тысяч советских граждан, Кремль отчаянно нуждался в зарубежной помощи, и ему пришлось снять ограничения на поездки в Армению. Западные журналисты в Москве были поражены: можно было просто приехать в аэропорт и сесть на рейс до Еревана, армянской столицы, без предварительного разрешения властей. В городе приветствовали самолеты с зарубежной помощью – в том числе американские военные самолеты с продовольствием, водой и медикаментами.

Ситуация была весьма похожа на положение в сегодняшнем Китае.

Прежний режим устарел, а Горбачев не был готов к атаке политических сил, которые прежде подавлялись, но теперь освободились благодаря его реформам. Самой мощной из этих сил оказался национализм, который Сталин и его последователи пытались удушить в таких республиках, как Литва, Латвия и Эстония, в Армении и Грузии, а также по всей Восточной Европе.

Выпущенный на свободу национализм в результате победил Горбачева – тот, стоит отметить, не пытался удержать советскую империю силой.

В награду за свои усилия он получил неуклюжую, но болезненную попытку переворота в августе 1991 года, в результате которой оказался совершенно ослаблен, а власть перешла к Борису Ельцину – с Горбачевым тот разошелся еще в 1987 году. Через несколько месяцев Советский Союз был расформирован, а Горбачев лишился поста.

Сегодняшняя Россия, несмотря на возрождение авторитарной власти Владимиром Путиным, пользуется такой степенью свободы, которая была непредставима на пике коммунистического правления. И произошло это благодаря гласности.

Должно быть, китайским лидерам подобная мысль не понравится.

Как пояснил на прошлой неделе Мэтлок: "Если лишить репрессивные органы власти в то время, когда страну расшатывает множество проблем, то вы получите процесс, который не удастся контролировать".

Филип Таубман
New York Times
Перевод: Inopressa