В 1977 году, когда американское общество искало пути преодоления мучительных последствий войны во Вьетнаме, двадцатипятилетний Дон Фарбер пришел во вьетнамский буддийский храм в Лос-Анджелесе, чтобы запечатлеть на плёнку жизнь вьетнамских беженцев и изучить их буддийские традиции. Позднее он опубликовал коллекцию этих фотографий в книге «Принятие прибежища в Лос-Анджелесе: жизнь во вьетнамском буддийском храме» (Taking refuge in L.A.: Life in a Vietnamese Buddhist Temple) с комментариями Рика Филдса. В последующие годы Фарбер продолжил посещать буддийские сообщества в Соединённых Штатах, путешествовал по буддийским странам Азии и издал ещё три книги с фотографиями. Его похожие на иконы портреты тибетских мастеров, включая ранние снимки Далай-ламы, принесли ему славу выдающегося фотографа живого буддизма. В прошлом году он выпустил мультимедийный набор «Живая мудрость с Далай-ламой» (Living Wisdom With His Holiness the Dalai Lama), включающий четыреста фотографий Далай-ламы и охватывающий двадцатипятилетний период времени. Минувшей весной Фарбер вместе со своей семьёй побывал в Нью-Йоркском офисе журнала “Tricycle” и рассказал главному редактору Александре Калоянидис о своем тридцатилетнем опыте буддийской фотографии.

Когда вы начали снимать портреты тибетских учителей?

В 1988 году в Нью-Мексико я сделал портрет Калу Ринпоче за несколько месяцев до его ухода. Эта фотография очень полюбилась его последователям и быстро разошлась по всему миру. Во время погребальной церемонии Калу Ринпоче в Дарджилинге я сфотографировал двух маленьких монахов и эта фотография тоже стала широко известной. Сразу после погребения я поспешил обратно в Лос-Анджелес на учение Калачакры, которое Далай-лама давал в 1989 году. Два портрета Его Святейшества, сделанные там, стали классическими, почти иконами. Тысячи людей во всём мире носят с собой одну из этих фотографий.

Что, по-вашему, придает портретной фотографии убедительность и привлекает к ней внимание?

Я всегда любил прекрасную портретную живопись. Будь это Рембрандт или Ирвин Пенн, все великие портреты вызывают во мне очень сильные чувства. И если я могу сделать портрет, который волнует меня, может быть, он затронет сердца и других людей. Один из приёмов, усиливающих впечатление от портрета, это изображение объекта на чёрном фоне, который совсем не отвлекает внимание зрителя. Фотография Калу Ринпоче 1988 года – моя первая фотография, исполненная таким образом.

Это был очень торжественный момент, Ринпоче был близок к уходу, и нас окружили его ученики. Я подошёл к съёмке очень серьёзно, ведь это был мой первый официальный портрет буддийского учителя. Я постарался применить весь опыт, накопленный во время предыдущей работы, использовал все возможности студийного освещения и профессиональной фотокамеры. Я был уже готов сделать снимок. Я смотрел на Ринпоче через видоискатель – он выглядел отрешенным, как во время медитации. Пытаясь привлечь его внимание, я посмотрел на него поверх фотоаппарата и он, кажется, понял, что я хотел сказать и улыбнулся лучезарной улыбкой.

В предисловии к моей книге «Портреты учителей тибетского буддизма» (Portraits of Tibetan Buddhist Masters) Согьял Ринпоче рассказывает о том, как проходит портретная фотосъёмка учителей тибетского буддизма, об их способности раскрывать природу ума на благо своих учеников непосредственно перед объективом фотоаппарата. Ученики могут использовать такие фотографии в своей практике. Эта традиция существовала задолго до того, как я начал делать портреты учителей.

В этой книге рядом с портретом Калу Ринпоче напечатан портрет мальчика, которого считают его воплощением. Какие у вас были впечатления от встречи с юным Янгси Калу Ринпоче?

Позвольте мне сначала вам кое-что рассказать. Похороны Калу Ринпоче в 1988 году это самое удивительное событие, какое я когда-либо видел. Степень преданности его учеников, глубина их практики, совместные молитвы, сосредоточенность на его возвращении и новом рождении были поразительными. На сорок девятый день после смерти Ринпоче процессия с трубами, гонгами и другими необходимыми атрибутами двигалась вверх по холму; ученики несли его сохранённое в соли тело. И в этот момент мы увидели изумительное гало вокруг солнца. Все восприняли это как знак того, что Ринпоче достиг чистой земли и вселенная засвидетельствовала его просветление.

Когда в 1995 году в Лос-Анджелесе я встретил маленького мальчика, признанного воплощением Калу Ринпоче, он похлопал меня по животу, как бы говоря: «Эй, парень, да ты набрал вес!» Не знаю, правда, действительно ли это он имел в виду; пожалуй, мы никогда и не узнаем. Я слышал, что он действительно замечательный молодой лама, сейчас он проводит трёхлетнее затворничество, и есть все основания полагать, что он по праву станет великим мастером. Когда я слышу о ламах-перевоплощенцах, обладающих такими выдающимися способностями, или встречаю их, это укрепляет мою веру в то, что реинкарнация мастеров - это действительно что-то реальное.

Вы практикуете тибетский буддизм и у вас есть соответствующие обязательства, не так ли?

Да, действительно. С тех пор, как я пришел к буддизму, я практикую также и дзен-буддизм, и это неотъемлемая часть моей жизни и моей фотографии. Если я нахожусь в Азии, то где бы я ни был – в лесном монастыре в Таиланде или в храме в Японии – я всегда выполняю практики того монастыря, в котором живу и фотографирую. Но большую часть учений я получил от Далай-ламы, поскольку провёл много времени, фотографируя его. И, скажу вам, это было нелегко – слушать учения, всматриваясь в объектив фотоаппарата, – я не мог сконцентрироваться в той степени, в какой мне хотелось бы это сделать.

Кем вы себя больше чувствуете в такой ситуации фотографом или учеником?

Я не разделяю эти качества, но в последнее время я всё-таки больше ученик. Его Святейшество носит солнцезащитный козырёк во время учений, а это не очень фотогенично. Так что у меня появилось больше времени, чтобы делать записи.

Большая часть ваших публикаций это фотографии Далай-ламы и других тибетских мастеров. Есть ли у вас возможность фотографировать западных учителей или учителей других буддийских традиций?

Я продолжаю снимать учителей других традиций, когда появляется такая возможность, но фотография западных учителей это самое слабое место в моей работе. Я хотел бы уделить им больше внимания, поскольку они настоящие первопроходцы. Чем старше я становлюсь, тем больше думаю о необходимости документировать жизнь пожилых западных и азиатских учителей. Я сосредоточил своё внимание на тибетцах, поскольку у тибетского буддизма нет своей страны. Японцы, тайцы, вьетнамцы живут в своих странах со своей культурой, которая хранит их традиции в неприкосновенности. В то время, как буддисты в Тибете сурово преследуются китайским правительством, тибетцы, находящиеся в изгнании, пытаются сохранить буддизм в Индии, Непале, а теперь в Америке и Европе. И моя главная задача запечатлеть на плёнку тех мастеров тибетского буддизма, которые получили образование в Тибете, когда это было независимое государство. Но есть и другая причина моей увлечённости тибетцами моя жена-тибетянка Еши, мой личный проводник в тибетскую культуру. Благодаря тем людям, которых мы знаем, я уже достаточно долго изучаю жизнь тибетского буддиста. Тем не менее, есть ещё великие мастера из других традиций, которые находятся в очень преклонном возрасте, и которых нужно сфотографировать. Это то, чему я надеюсь уделить больше внимания.

Когда мой первый буддийский учитель, доктор Тхить Тхиен Ан, умер от рака, ему было всего 55 лет. У нас были близкие отношения, и его смерть стала для меня потрясением. Это научило меня ценить таких людей. Если ваши учителя не молоды, вы должны помнить, что они не будут рядом всегда, завтра они могут уйти.

Те же мысли посещают меня, когда я фотографирую буддийскую жизнь в Азии. Я знаю, что с быстрыми изменениями, которые происходят в мире, этот драгоценный образ жизни скоро изменится и будет навсегда потерян. Поэтому мысль, с которой я прожил все эти годы, звучит как мантра: «Сними это на плёнку! Сними это на плёнку!»

Перевод Юрия Пучко