«Дилова-хутухта Монголии. Политические мемуары и автобиография перевоплощения буддийского ламы»
Перевод с английского Е. В. Гордиенко
Ответственные редакторы русского издания С. Л. Кузьмин и Ж. Оюунчимэг
Литературный редактор русского издания Н. Г. Иноземцева
Фонд «Сохраним Тибет», 2018.
352 с., 11 илл.
ISBN 978–5-905792–28–1

Приобрести книгу: dharma.ru

Мемуары Дилова-хутухты Башлугийна Джамсранжава (1884–1965) занимают особое место среди источников по истории Монголии нового времени. Их автор – один из высших лам Монголии, воплощение Тилопы (тиб.: Тэло) – сакральная фигура для последователей тибетского буддизма. Нынешним перерождением Тилопы (следующим после Джамсранжава) является Тэло Тулку Ринпоче – почетный представитель Его Святейшества Далай-ламы в России, Монголии и странах СНГ, верховный лама (Шаджин-лама) Калмыкии.

Дилова-хутухта Б. Джамсранжав известен историкам прежде всего как религиозный, политический и государственный деятель Монголии. Он был одним из высших перерождающихся лам Монголии – хутухт. В период репрессий в 1930-х годах, которые под руководством большевиков осуществляла Монгольская Народно-Революционная партия (МНРП), он, единственный из доживших до того времени хутухт, сумел остаться в живых и покинуть Монгольскую Народную Республику (МНР). Он оставил политические мемуары и автобиографию, которые, хотя не лишены отдельных неточностей, дают реалистичную картину событий и содержат важные сведения о ряде малоизвестных эпизодов истории.

Предлагаем вашему вниманию отрывки из первой главы «Автобиографии Дилова-хутухты».

***

Это история о том, как я родился человеком, и о том, как я стал ламой. Для начала я поведаю об обстоятельствах своего появления на свет в бедной семье, затем о том, как я стал Дилова-хутухтой, пятым воплощением с момента первого рождения в Монголии в период правления императора Канси (годы правления 1662–1722).

Я не знаю, как звали моего дедушку, но мне известно, что мой клан назывался Онхит, а мой отец родился, когда деду было 86 лет. Поэтому его всегда звали «Ба-ши-лю», что означает по-китайски «Восемьдесят шесть». Иностранный язык использовался, чтобы отвести неудачу. Я появился на свет, когда моему отцу было 67 лет.

Я родился на западе Внешней Монголии, в местности под названием Ойгон-Баг возле озера Ойгон, на южной стороне горы Баян-Аймак, в хошуне Тушэ-гуна в Дзасактуханском аймаке. Правящего князя звали Цогцамбар. В то время Внешняя Монголия была разделена на четыре аймака, или провинции. Я родился в год Обезьяны, в девятый год правления императора Гуансюя (1884), на восьмой день десятого лунного месяца, в час дракона согласно делению дня на 24 части, на рассвете. У меня были старшая сестра и старший брат, соответственно 14 и 10 лет от роду. Моей матери было тогда 48 лет.

Я родился в семье бедных овцеводов. Семья жила в юрте, покрытой войлоком. Спустя год после моего рождения у нас было всего 20 овец, 4 коровы и 2 лошади. Верблюды в той местности были большой редкостью, и у нас не было ни одного. Но у нас не было и яков, которые там были обычны. Год моего рождения был очень тяжелым для всех. Той зимой случился дзуд (обледенение, покрывающее траву). Много скота погибло от голода. До той плохой зимы у нас было больше скота. Мой отец сам пас стадо. Он умер, когда ему было 85 лет. Говорят, той зимой многие видели свет, исходящий из юрты, в которой я родился. Люди думали, что странное свечение, рождение ребенка у старика – это таинственные знаки. Поэтому меня прозвали «Повелитель ледяной чумы», хотя моим настоящим именем было Джамсранжав.

Место, где я родился, находилось примерно в 300 милях от крупного монастыря Нарванчин. В этом монастыре жили два хутухты [или «живых Будды»]. Одного звали Нарванчин-хутухта, второго – Дилова-хутухта. Нарванчин-гэгэн дольше, чем Дилова, занимал ведущее положение в монастыре, но духовное старшинство принадлежало Дилове. Оба они умерли в год моего рождения. Когда начал исходить свет, люди подумали, что родился Нарванчин-гэгэн. Люди в монастыре стали думать: «Где нам искать Нарванчин-гэгэна? И где найти Дилова-гэгэна?»…

Ко всем живым Буддам разослали гонцов с просьбой о помощи в поисках нового Диловы. Для того чтобы определить направление поиска, некоторые из них рекомендовали гадание путем бросания костей, другие – на четках из 108 бусин, остальные же полагались на созерцание и вдохновение. Обращались за советом и к оракулам, называемым чойджин, которые прорицают во время транса, а потом не помнят, что сказали. Таким образом было определено направление для поиска и список из 40 детей, родившихся вскоре после смерти Диловы при обстоятельствах, которые считали чудесными. Список был составлен монастырями той местности. Иногда, чтобы проверить кандидатов из списка, направляют поисковую группу. Иногда же список принимают как есть, не задавая вопросов.

Монахи из монастыря Нарванчин проверяли список около трех лет, и все это время он сокращался вследствие жеребьевки. Но, согласно правилам того времени, имя нового живого Будды в конечном итоге должен был назвать маньчжурский император в Пекине, к которому поступал окончательный список.

В то время мне было года два или три. Мне нравилось сидеть верхом на заборе загона и представлять, будто я скачу на лошади. При этом я говорил, что возвращаюсь в Дзабхан-Цаган-Тохой. Мои родители спрашивали у соседей, те у других людей, но никто из них не слышал о таком месте. Однако такое место существует. Это большая лощина рядом с рекой Дзабхан, недалеко от караванного пути из Китая в Улясутай. Осенью здесь останавливается много людей. Эта лощина простирается на пять миль в длину, здесь могут пастись 5000 лошадей и 10 000 овец.

В то время был человек по имени Гончиг – отчим только что умершего воплощения Диловы. Поскольку ходила молва, что я мог быть новым воплощением, он приехал повидать мою семью и навести справки. В день, когда он приехал в нашу местность, но еще не добрался до нашего дома, я сказал: «К нам едет человек из моего дома».

Я хорошо помню его приезд. Гончиг был худощавым, с тонкими усами, поверх халата на нем был надет жилет, подбитый мехом. С ним прибыли два помощника: один из них – его личный слуга, а второй – официальный сопровождающий. Когда я увидел его, он показался мне очень знакомым. Я приблизился к Гончигу, сидевшему в юрте со скрещенными ногами, и он взял меня к себе на колени. Моя мать предложила гостям чай. Гончиг достал из нагрудного кармана своего халата маленькую серебряную пиалу. «Это моя пиала!» – воскликнул я. Гончиг расплакался. Он поднял меня и усадил на низенький стульчик на ковре перед семейным алтарем в глубине юрты, где я любил сидеть. Это был обычный деревянный стул, с которого сошла вся краска, но я всегда берег его. Гончиг сделал передо мной простирание и трижды поклонился. Он преподнес мне хадак и маленькую чашку, украшенную серебром и наполненную изюмом из Синьцзяна. Я хранил эту чашку, а покидая Внешнюю Монголию, оставил ее в монастыре. Она принадлежала моему предшественнику.

Новость о том, что я узнал отчима своего предшественника и его пиалу, быстро разлетелась по округе, и с тех пор пошел слух, что я и есть новый Дилова. Я плохо помню, что происходило после визита Гончига и до того момента, как я прибыл в монастырь, но именно в это время я был утвержден императором в Пекине.

Меня отдали в монастырь, когда мне было пять лет. Это случилось на третий месяц весны (примерно в апреле), и земля все еще была покрыта тонким слоем снега. Посланники из монастыря разбили лагерь недалеко от дома моего отца. Я помню, как мать суетилась в приготовлениях к их встрече. Днем я играл рядом с лагерем посланников, а ночью плакал и просил разрешения вернуться в юрту к матери. Иногда мне хотелось поехать с ними, иногда – нет.

Я не помню точно, что происходило на церемонии приглашения, которая предшествовала нашему отъезду, за исключением той части, в которой мне на шею вешали амулет, и когда сильно напился один из местных чиновников. Когда мы двинулись в путь, с нами отправилась вся моя семья вместе со всем скотом, пожитками и даже собаками. Позже они обосновались неподалеку от монастыря. Я ехал в повозке, запряженной верблюдом.

Мы добрались до монастыря в первый месяц лета. На подходах к монастырю меня приветствовали церемонией, которой удостаивали высоких лам. Благоприятную дату моего вхождения в монастырь определяли, изучая различные предзнаменования. Теперь я, конечно же, хорошо знаю, в чем состоят такие церемонии, но что происходило именно в то время, я не помню.

Вскоре после моего прибытия была проведена церемония мандалы, которая в монастыре Нарванчин проходит на пятнадцатый день шестого лунного месяца, незадолго до большого летнего праздника. (в разных местах церемонию мандалы проводят в разное время. Например, в Хурэ [Урге] ее проводят осенью.) Я помню скачки и большое оживление по этому поводу.

В первое время, когда я только прибыл в монастырь, моя семья поселилась поблизости, и я хотел вернуться к ним. Монахи мягко удерживали меня, и вскоре я привык к жизни в монастыре и к тому, что видел родителей все реже и реже. Летом семья перебиралась ближе к монастырю, а зимой уходила подальше.

Я сразу же начал изучать тибетский язык и в возрасте пяти лет уже знал тибетский алфавит. В шесть я без особого труда выучил наизусть 3000 шлок текста, то есть примерно 108 000 слов (в одной шлоке 36 слов), а в семь большую часть этого мог переводить на монгольский. С шести лет я начал посещать религиозные церемонии, чтобы запоминать в нужной форме молитвы и получать религиозные наставления. К 12 годам я мог переводить писания с тибетского на монгольский и с монгольского на тибетский, хотя разговорный тибетский язык я тогда еще не знал, а знал только письменный. Конечно, понимание смысла религии пришло ко мне постепенно, частично благодаря объяснениям текстов, которые я получал от своего наставника.