Около полудня 19 февраля восемнадцатилетний юноша Нангдрол совершил самосожжение близ монастыря Замтханг на северо-востоке Тибета в городке Барма. В предсмертной записке он написал: “Я совершу самосожжение ради всех тибетцев”. Он назвал китайское национальное большинство хань дьяволами и добавил: “Невыносимо жить по их лютым законам, нет сил терпеть пытки, которые не оставляют следов”.

За последние три года около сотни тибетских монахов и мирян сожгли себя заживо; 30 человек совершили самосожжение между 4 ноября и 3 декабря. Китайское правительство пытается остановить волну подобных жертвенных актов, арестовывая тибетцев, якобы повинных в подстрекательстве. Между тем, не оставляющие следов пытки продолжаются.

Впервые я побывал в западной части Китая 21 год назад вместе с друзьями по колледжу. В те времена эти места выглядели мирными хотя бы внешне; но теперь тревожные новости поступают каждый день. Я вернулся туда в октябре, и один молодой монах пригласил меня побывать в его монастыре. Когда мы проезжали блокпост, на котором висел красный лозунг: “Поддержание стабильности требует быстрого реагирования в чрезвычайных ситуациях”, монах сказал, что для него невыносим один вид вооруженных солдат.

Дорога была зарыта на ремонт, и мне до вечера пришлось ждать попутной машины в Барму, где жил Нангдрол. В машине со мной ехали еще двое тибетцев.

“Вы буддисты?” - спросил я у них. Один из них показал мне медальон с портретом Далай-ламы, который он носил под одеждой на груди. “Вот наша истинная святыня”, - сказал он.

“Вы слыхали о жертвенных актах? О самосожжениях, например?” - спросил я осторожно, решившись, наконец, поднять эту тему. Они знали об этом.

“Простите мой вопрос, вы ненавидите китайцев?” - спросил я, ведь Нангдрол в предсмертной записке назвал ханьских китайцев дьяволами. Они слыхали о Нангдроле. Когда я рассказал, что приехал повидать родителей Нангдрола, чтобы выразить свою скорбь, они поведали мне кое-что еще.

Они сказали, что были на месте его самосожжения, как и сотни других тибетцев. Люди устанавливали белые палатки на перекрестке, на котором Нангдрол принял смерть. “Он наш герой”, - сказал один из них.

Мы добрались до Бармы уже затемно. У фонарного столба один из моих попутчиков спросил прохожего как нам добраться до места, но прохожий только отмахнулся. На перекрестке он задал тот же вопрос двум мотоциклистам, и между ними завязался спор. Какой-то монах подошел к окну, чтобы рассмотреть меня.

“Извини, - сказал мой попутчик - они ругают меня за то, что я взял тебя с собой”. К нам подъехал минивэн. Из него выпрыгнули два человека и с возмущением начали бранить моего товарища. Страх и враждебность окутывали город как темное покрывало ночи.

“Мы тибетцы” – неожиданно прервал молчание мой попутчик, когда мы уезжали из Бармы, чтобы переночевать в соседнем городке. “Мы буддисты, но не можем отправиться в Лхасу без специального разрешения”. Много лет назад вы бы увидели великое множество тибетцев, идущих на паломничество в Лхасу, но теперь все изменилось.

На следующий день я вернулся в Барму. Я спросил юного монаха, идущего за водой, о Нангдроле. Юноша привел меня в зал, где в углу сидел, скрестив ноги, монах среднего возраста. Он сказал, что ничем не может помочь, потому что у меня нет фотографии Нангдрола.

Монах-подросток поспрашивал своих друзей, но те тоже ничего не ответили. Прохожие качали головами. На стройке про него тоже никто не слыхал. В начальной школе городка я расспросил вооруженного солдата, охранявшего вход. Я читал, что Нангдрол учился в школе. Солдат посоветовал мне справиться о нем в близлежащем строении, на котором развевался китайский флаг, но там мне сказали, что в городе нет средней школы.

Дорога из Бармы была открыта только с полудня до часа дня. Я должен был торопиться. На берегу ручейка тополя грелись в золотом солнце, и проводила занятия группа молодых монахов в багряных одеяниях. Нехотя, я забрался в машину. За прошедшие годы я побывал во множестве мест, но никогда еще не чувствовал себя таким потерянным.

Через пару километров, в деревне на склоне холма я попросил водителя остановиться. После многочисленных просьб, хозяин придорожного магазинчика рассказал, как добраться до дома родителей Нангдрола. На вершине холма пожилая пара указала мне их дом.

Это был крошечный обмазанный глиной домик за кирпичной оградой, возле которого на высоких шестах вились по ветру молитвенные флаги. Железная калитка была заперта.

Проходившая мимо женщина среднего возраста с мальчишкой, сказала, что знала Нангдрола. Она сообщила, что его родители теперь живут на отдаленной ферме. В день смерти, сказала она, Нангдрол надел новую одежду, вымылся и постригся. Он спрашивал людей, красиво ли выглядит.

Я не знал, как еще выразить мои соболезнования. Я попросил женщину передать 500 юаней (около 80 долларов) родителям Нангдрола, и сказать, что китаец ханьской национальности приходил почтить память их сына.

Мне стыдно, что мы, ханьские китайцы, молчим, когда Нангдрол и его товарищи умирают за свободу своего народа. Мы и сами жертвы, погрязли в отчужденности, распрях, ненависти и разрушении. Мы живем на одной земле. Это наш общий дом, наша общая ответственность, наша общая мечта - и это станет нашим общим избавлением.

Сюй Чжиюн, правовед и правозащитник, основал в КНР организацию Гунмэн, Открытая конституционная инициатива (Gongmeng, the Open Constitution Initiative), в которую входят юристы, ученые и преподаватели, объединившиеся для защиты прав человека.
Перевод с китайского на английский Ясюэ Цао.
www.nytimes.com

Перевод с английского: Ольга Селезнева