Я приехала в Дхарамсалу, где находится резиденция тибетского духовного лидера в изгнании Далай-ламы, уставшая после ночного путешествия из Нью-Дели на поезде и двухчасовой поездки по предгорьям Гималаев на машине. На улице серо и дождливо, но чувствуется праздничное настроение, когда видишь, как толпы народа стекаются к храму Цуглакхан, где Далай-лама дает публичные трехдневные учения по буддийскому тексту XIV века о пути к просветлению.

В номере отеля, где я остановилась, слышен голос самого известного в мире буддийского монаха, раздающийся из громкоговорителей в близлежащем храме. Обычно, когда он обращается к слушателям на английском, голос Далай-ламы звучит беззаботно, он часто посмеивается. Но сегодня 78-летний тибетский духовный лидер, бежавший в Индию в 1959-м году, через 9 лет после того как Китайская народная освободительная армия оккупировала его родину, говорит на родном языке. Его голос звучит тихо и серьезно, но мягко.

Вскоре и я в тесной толпе тибетских беженцев, индийцев и туристов с Запада – последователей буддизма и просто любопытствующих – спешу к храму по узкому переулку, полному свидетельствами о недовольстве тибетского народа властью Китая. Огромный плакат с заголовком «Отдавшие жизнь ради Тибета» напоминает о более чем ста тибетцах, совершивших самосожжение в течение последних двух лет, чтобы выразить отчаянный личный протест против угнетения своей родины; многие из них в последние минуты жизни выкрикивали призывы к возвращению Далай-ламы.

Фото каждого, совершившего самосожжение, – с именем, возрастом и датой самосожжения – окружено языками пламени. Другой плакат, с вызывающими ужас фотографиями тибетцев, предположительно застреленных в провинции Сычуань в Китае 6 июля, во время празднования дня рождения Далай-ламы. Черный мраморный треугольник с выгравированными словами «Тибетский национальный мемориал мучеников» и музей, рассказывающий о нарушении прав человека в Китае.

Но на улицах Дхарамсалы представлена не только политика. Тибетец в бразильской футболке продает книги Далай-ламы, в том числе «За пределами религии: Этика для всего мира (2011)». Монах из Библиотеки тибетских трудов и архивов собирает пожертвования на перевод и сохранение священных буддийских текстов. Листовки рекламируют «мощное тибетское средство», обещая «освободить ваше сознание от стресса и беспокойств» за 30 минут «лечения чакр». Рядом прилавок с лимонными пирогами, шоколадными и морковными пирожными.

В храме XIV Далай-лама, почитаемый многими тибетцами как живое божество и воплощение бодхисаттвы сострадания, сидит на высоком троне, позади него большой золотой Будда, вокруг – людское море. Монахи в бордовых одеждах, монахини с бритыми головами, видавшие виды старики, перебирающие бусины четок, семьи с детьми в национальной одежде, как будто на школьном празднике – все сидят на полу, скрестив ноги. Те, кому не видно духовного лидера, смотрят на экраны больших телевизоров.

Огромное число иностранцев, в том числе американцев, европейцев, корейцев и японцев в этой многотысячной толпе, свидетельствует о том, что Далай-лама, отправившийся в изгнание практически неизвестным лидером изолированной страны, стал знаменитым на весь мир деятелем, с более чем восемью миллионам подписчиков в Твиттере и приверженцами из числа знаменитостей, такими, как Ричард Гир.

Разбирая текст ламрима «Песнь духовного опыта» духовный лидер Тибета дает слушателям почувствовать вкус универсализма, подхода, сделавшего его популярным пророком светской эпохи. Он призывает к воздержанию от десяти неблагих деяний, о которых говорится в буддизме – среди них убийство, ложь, воровство, речи, сеющие вражду, – но затем уточняет, что соблюдение этих заповедей не является сугубо буддийской практикой.

«Для христианина – это будет христианской практикой, для мусульманина – практикой ислама, для буддиста – практикой буддизма, – говорит он. – Я уважаю другие религии за ту помощь, которую они оказывают своим последователям».

В полдень он заканчивает утреннюю часть учений извинением: «Я устаю, если говорю слишком долго». Опираясь на руки двух помощников Далай-лама следует за монахом, несущим медную чашу с курящимися благовониями, вниз по лестнице, во двор, где уже ожидает машина, которая отвезет его в резиденцию, примыкающую к храму. Он благословляет нескольких верующих и садится в машину. Машина трогается и Его Святейшество уезжает.

…

Несколькими днями позже я иду через дворик храма, который теперь заполнен оживленно спорящими монахами и детьми, играющими под присмотром родителей. Я направляюсь к резиденции Далай-ламы в надежде поговорить с лауреатом Нобелевской премии мира не о духовности, а о чем-то более мирском — о положении непокорного тибетского населения в Китае и перспективах на расширение религиозных и политических свобод в связи с приходом к власти нового политического лидера Си Цзиньпина.

Ужесточение мер по обеспечению безопасности в Тибете предотвратило повторение волны массовых протестов, охвативших Тибетское нагорье в марте 2008 года. Но недавние самосожжения говорят об отчаянии, что кроется под видимым спокойствием тибетцев. Коммунистические власти быстро убирают все следы этих самоубийств и жестоко карают тех, кто распространяет информацию о них. Но самосожжения обратили на себя внимание мировой общественности и, по-видимому, заставили нервничать пекинское руководство.

В июне Цзинь Веэ, ученая из элитной Центральной школы партии, изучающая этнические меньшинства, настоятельно призвала Пекин принять новый, «творческий» подход к проблеме Тибета и начать диалог с Далай-ламой, которого коммунистические власти обычно называют не иначе, как «шакалом в монашеской одежде».

Ее поистине революционный призыв был опубликован в одном из гонконгских журналов, что свидетельствует о наличии у нее серьезной политической поддержки. Однако позже один из ведущих членов политбюро постарался закрыть любые обсуждения возможной смены курса, пообещав усилить давление на так называемую «клику Далая». Не так давно в правительственной «Белой книге» было выражено одобрение «правильной» политики Пекина в отношении Тибета: в ней утверждается, что подход Пекина обеспечил экономический рост и политический прогресс в «отсталом регионе».

Меня предупредили, что буддийский лидер может отказаться отвечать на политические вопросы. В марте 2011-го года 75-летний Далай-лама объявил, что отходит от политики. Несколько месяцев спустя в результате голосования главой тибетской администрации в изгнании, управляющей 150-тысячной общиной беженцев, был выбран 43-летний юрист из Гарварда Лобсанг Сенге.

Но Тензин Гъяцо не может так просто взять и отказаться от своей политической роли. Когда ему, сыну тибетского крестьянина, было всего лишь два года, его признали 14-м воплощением Далай-ламы, забрали из семьи и отправили изучать буддийскую философию, а затем, в возрасте 15-ти лет провозгласили духовным и светским руководителем Тибета. Сегодня он остается живым воплощением стремления тибетцев к сохранению своего достоинства, к культурной и религиозной свободе – не всякий избранный руководитель сможет справиться с этой ролью. Несдержанные высказывания Пекина о Далай-ламе, только подтверждают, кто является истиной властью.

...

На дорожке, вьющейся среди цветов к дому на вершине холма, выстроились примерно 20 человек посетителей, ожидающих встречи с Далай-ламой. Подобные встречи проводятся регулярно, когда тибетский духовный лидер находится в Дхарамсале. Среди тибетцев в очереди монастырский повар в кресле-каталке, семья отъезжающая в Америку, подросток страдающий эпилепсией и семейная пара, потерявшая дочь во время несчастного случая.

Далай-лама входит в дом, и меня проводят в комнату для приемов, где Далай-лама встречает меня в дверях. Он с теплотой берет меня за руку и проводит к дивану, а сам усаживается в кресло рядом. В комнате также присутствуют два его личных секретаря, оба миряне со светским образованием, и переводчик. В неуверенности, как начать интервью с бодхисаттвой – существом, достигшим просветления, но отказавшимся уйти в нирвану ради помощи другим – я решаю поступить так, как делаю в начале каждого интервью: передаю Далай-ламе свою визитку.

Духовный лидер Тибета изучает мое имя, повторяет его несколько раз и поворачивается к помощникам, чтобы спросить откуда я приехала. «Я из Калифорнии, – говорю я, – но имя у меня восточно-европейское. Польское, еврейское». «Избранный народ, – улыбается он. – Мы тоже избранники Авалокитешвары (Будды Сострадания), но нам приходится много страдать».

Далай-лама проявляет живой интерес к тому, как евреи смогли сохранять свою веру и культуру в течение более чем 2000 лет в изгнании. Но я хочу узнать, есть ли надежда на прекращение или хотя бы облегчение страданий шести миллионов этнических тибетцев, живущих на Тибетском нагорье и принуждаемых к ассимиляции в китайское общество. Я спрашиваю, как он оценивает противоречивые сигналы, который посылает Китай – с одной стороны призывы с сотрудничеству, с другой – усиление репрессий.

«Я в замешательстве, как и многие другие люди», – отвечает он, смеясь. А затем предлагает свой взгляд на «эпохи развития» коммунистического Китая: эпоха Мао, с чрезмерной «нереалистичной» идеологией; эпоха Ден Сяопина – внедрение «капитализма в социалистическое общество»; эпоха Цзян Цземиня, позволившего богатым бизнесменами и интеллигенции входить в коммунистическую партию наряду с представителями трудящихся; и, наконец, попытка Ху Цзиньтао создать «гармоничное общество» в условиях растущего социального и экономического размежевания.

«Глядя на эти события, мы видим что одна и та же партия – тоталитарная система – способна действовать в соответствии с новыми обстоятельствами», – заключает он. Хотя, по его словам, попытки Ху Цзиньтао построить гармоничное общество, скорее, потерпели неудачу. «Методом построения гармонии были избраны жесткий контроль и силовые меры. Это ошибка. По логике вещей гармония должна идти от сердца... Гармония в значительной степени основывается на доверии. Тогда как использование силы рождает страх. Страх и доверие не могут сосуществовать».

«А вы как считаете? – неожиданно спрашивает Далай-лама фотографа Financial Times. – Вы ведь слушаете, поэтому я спрашиваю. Это здравый смысл, не так ли? Даже животное постепенно начинает вам доверять, если к нему относиться с любовью... Если же вы злитесь и бьете его, откуда взяться дружбе?»

Считает ли Далай-лама, что в настоящее время китайское руководство более, чем в прошлом, склонно к переговорам с ним о положении в Тибете? В течение долгого времени Китай обвинял его в тайном стремлении к отделению почти четверти территории Китая, несмотря на все уверения, что он желает только автономии этнических тибетцев в составе Китая. Сторонники жестких мер уверены, что религиозность, национальное самосознание и сопротивление Пекину тибетского народа ослабнут, как только стареющий монах уйдет со сцены.

«Я настроен оптимистично», – отвечает Далай-лама. И добавляет со смехом: «Нравлюсь я им или нет, но проблема Тибета существует. И это не только проблема Тибета, это проблема Китайской Народной Республики. Им придется ее решить. Силовые методы оказались несостоятельными. Так что теперь они должны проводить политику, основанную на уважении к тибетскому народу и его культуре».

Как это не похоже на мрачное расположение духа, в котором Далай-лама давал интервью Finantial Times в 2008 году, когда акции протеста охватили Тибет. В то время нобелевский лауреат сокрушался о потере влияния на молодое, более сердитое поколение. Сегодня он выглядит уверенным и спокойным, утверждая, что может убедить большинство тибетцев – даже сторонников независимости – принять предложение Китая, если будет предложена настоящая автономия.

«У меня есть определенное влияние среди Тибетцев. Я могу его использовать чтобы убедить даже тех, кто требует отделения» – говорит он. Далай-лама уверен что нужен китайскому руководству гораздо больше, чем оно ему.

«Оговаривать с китайским правительством какие-то условия для меня лично? – смеется он. – Я простой монах. Большая часть моей жизни уже позади. Мне осталось еще лет 10, может 15. У меня много друзей в Европе, Америке, Канаде». Он снова смеется: «Я считаю себя гражданином мира».

Но в действительности мир вокруг Далай-ламы сужается, по мере того, как Китай использует экономическое давление для его изоляции. Страны Восточной Азии, даже те, которые раньше принимали его, как, например, Таиланд, боятся приглашать его, чтобы не расстраивать Китай. Единственное исключение — Япония. Глубокое охлаждение дипломатических отношений между Китаем и Великобританией после встречи Дэвида Камерона с тибетским лидером в 2012-м году стало предупреждением другим правительствам Запада.

Я интересуюсь, означает ли неспособность международного сообщества занять более твердую позицию в отношении Тибета моральное банкротство мирового руководства? «Такова реальность», – отвечает он и поясняет: «Меня главным образом интересуют не встречи с руководством. Если мне нужно решить какие-то политические вопросы, то да, надо встречаться с руководителями стран. Но в большинстве случаев цель моих визитов на Запад – это пропаганда человеческих ценностей и религиозной гармонии».

. . .

Есть еще одна аудитория, с которой Далай-лама в последнее время стремится наладить контакт (некоторые критики упрекают его в том, что он не сделал этого раньше) – это люди, формирующие общественное мнение в Китае, и китайский народ. Каждую неделю 10 – 20 туристов из Китая совершают непростую поездку в Дхарамсалу чтобы увидеть буддийского монаха, которого так сильно ненавидит их правительство. Другие покупают его книги, многие из которых переведены на китайский, в зарубежных поездках.

«В настоящее время мы встречаемся со многими китайцами – интеллигенцией, писателями, студентами, отставными чиновниками, – говорит он. – Тысячи человек за последние несколько лет. Я пытаюсь донести до них наши чаяния, наш образ мысли. Это очень полезно».

Если бы он смог вернуться в Тибет, каковы были бы его приоритеты? – спрашиваю я в надежде уловить хоть намек на ностальгию или, возможно, политические мотивы.

Вместо этого я получаю ответ абсолютно в духе буддийской философии непривязанности. «Ничего особенного, – говорит он. – В этой жизни у меня есть два обязательства: пропаганда человеческих ценностей и гармонии религий. Я буду выполнять их до самой смерти. Что касается политических вопросов, связанных с Тибетом, то я теперь в отставке. Но вместе с тем, я считаю своим долгом содействовать сохранению тибетской культуры. Я считаю, что тибетская культура – это культура мира, ненасилия, сострадания. Это ценность, которая достойна сохранения».

С позиции человека, воспитанного в иудейской традиции, я спрашиваю, можно ли сохранить сущность тибетского буддизма вне пределов Тибета. Далай-лама руководил воссозданием основных тибетских монастырей в Индии, и на Западе становится все больше последователей тибетского буддизма. Может ли вера во всей ее полноте процветать в изгнании? Далай-лама настроен скептически. «Это очень сложно. Задача по сохранению тибетского буддизма – буддийской культуры Тибета – лежит на плечах шести миллионов тибетцев».

Большинство молодых монахов, живущих в тибетских монастырях в Индии, родились в Тибете, а не в изгнании. Но после волнений 2008-го года, Китай закрыл границы, и теперь ежегодно лишь несколько сотен тибетских беженцев добираются до Индии. В поисках новых послушников тибетские монастыри все больше обращают внимание на другие регионы Гималаев, на которые Тибет оказал влияние, например Бутан и Ладак. Но Далай-лама считает, что этот пробел не смогут восполнить нетибетцы. «Другой язык. Совершенно другая культура. Это будет непросто», – усмехается он.

Я обращаюсь к теме самосожжений в Тибете. Пекин обвиняет Далай-ламу в подстрекательстве к самоубийствам, его же позиция на этот счет очень уклончивая: он не одобряет, но и не осуждает подобные действия. Я спрашиваю, нельзя ли считать его отказ призвать тибетцев к прекращению самосожжений молчаливым одобрением, как это делает Пекин?

. . .

Лицо Далай-ламы становится печальным. «Если бы я был причиной, то у меня было бы право сказать – остановитесь, не делайте этого! Но здесь речь идет о положении тибетского народа внутри Тибета. Тибетцы – это мой босс. Я исполняю их волю. Я не требую: делайте то, делайте это… Причины происходящего созданы чиновниками – сторонниками жестких мер. Ответственность лежит на них. Они должны найти способ прекратить это».

Я поинтересовалась, не жалеет ли он, что отправился в изгнание: возможно, история Тибета сложилась бы иначе, останься он тогда со своим осажденным народом? Он ответил, не задумываясь: «Есть один наглядный пример: Панчен-лама. Он остался там. И что произошло?»

X Панчен-лама (1938-го года рождения), второй по старшинству монах в тибетской духовной иерархии, сначала поддерживал китайские власти, но позже подверг Китай сильной критике за разрушение духовных институтов, экономики и социальной структуры Тибета. В 1962-м году, в возрасте 24 лет, он отправил руководителям Китая петицию с подробным изложением ошибок коммунистов в Тибете. Сначала ему удалось добиться уступок, но позже он был арестован как «враг тибетского народа» и провел 14 лет в тюрьме и под домашним арестом. После освобождения и вплоть до своей смерти в 1989-м году он продолжал убеждать китайское руководство в необходимости умеренной политики и культурной свободы в Тибете.

«Тибетцы, особенно пожилые, просят меня, – устно и в письмах – чтобы я вернулся как можно скорее, – говорит Далай-лама. – Но здравомыслящие люди – писатели, студенты, отставные чиновники – пишут, что они предпочитают, чтобы я жил в свободной стране. Они считают меня своим представителем в свободной стране. Это их мнение».

«Много китайцев, в особенности китайских буддистов, приезжают сюда каждую неделю. Многие просят, пожалуйста, не оставляйте нас и пожалуйста, возвращайтесь. Я им отвечаю – в настоящий момент правительство Китая считает меня демоном. Если демон покажется в аэропорту, то на него могут надеть наручники и отправить туда, где демону место – в тюрьму».

Отведенное мне время заканчивается, и я спрашиваю о его духовном наследнике. В 2011-м году, Далай-лама предостерег, что возможно политическое вмешательство при поиске его реинкарнации после его смерти. Но сказал, что может вместо этого проявить себя как «эманация» в другом теле еще при жизни, и такая эманация будет проявлена посредством «кармы и молитв» или даже через его непосредственное благословение.

Это метафизически сложное заявление означает, что Далай-лама может выбрать духовного наследника – почти без сомнений, взрослого человека – еще при своей жизни, вместо того чтобы переродиться в ребенке, который появится на свет после его смерти. Буддийский лидер сказал, что примет окончательное решение примерно в 90 лет: заявление, которое один из американских ученых уподобил «игре в покер со смертью».

Но Далай-лама не считает, что это вопрос, требующий срочного решения. «Судя по состоянию моего тела, следующие 10 лет все будет в порядке. К тому времени, я надеюсь, произойдут какие-то изменения в мышлении китайцев. Я всегда молюсь, чтобы китайское руководство больше опиралось на здравый смысл, шире смотрело на вещи, мыслило более целостно».

Если ситуация не улучшится, ожидает ли он более серьезные волнения в Тибете? «Пока я жив, вряд ли. Я встречался с тибетцем, работающим в китайской компании. Очень эмоционально он сказал мне, что люди его поколения, 30 – 40-летние, часто говорят: пока жив Далай-лама, мы должны следовать его пути. Когда его не будет, придется искать разные способы. Я сказал ему: не думайте так. Мы – буддисты. Мы должны придерживаться ненасилия. В нашем случае насилие подобно самоубийству. Если говорить о самосожжениях, то ведь эти люди легко могли избрать другой путь, на котором они принесли бы вред другим, [но они этого не сделали]».

Он рассказал о скандале, во время которого один из тибетцев ударил ножом другого, но раненый отказался от мести и даже от денег нападавшего, чтобы оплатить медицинские расходы. «Таковы тибетцы – когда они настроены решительно, они могут по-настоящему следовать принципу ненасилия».

...

На этом мое время вышло. Мне был преподнесен белый молитвенный шарф и я вернулась на улицы Дхарамсалы. Но следующим утром мне позвонил личный секретарь Далай-ламы. Он сказал, что Его Святейшество чувствует, что недостаточно ясно выразил свою позицию в отношении самосожжений, и хочет уточнить ее. Через несколько часов я снова в резиденции Далай-ламы, и вот входит он, одетый в бордовые монашеские одеяния.

«Я хочу добавить несколько слов», – говорит он твердо. «Эти люди совершили самосожжения не в состоянии опьянения и не из-за семейных неурядиц. Но сложившаяся ситуация настолько напряженная, что они выбрали столь печальный путь… Очень трудно сказать им: вы должны жить и справляться с этими невыносимыми трудностями. Если бы у меня было, что им предложить, я бы сказал им: не делайте этого, не обрывайте свою жизнь, живите долго, а уж мы сделаем то-то и то-то. Но мне нечего сказать – у меня нет альтернативы. Морально – это очень тяжело. Единственное, что мне остается, хранить молчание и молиться».

Он встает, вместе с ним встаю я, но он продолжает говорить. «Исторически Тибет был независимым государством. Но мы должны смотреть в будущее и действовать, сообразуясь с реальным положением. В наших собственных интересах оставаться частью Китайской Народной Республики. Тибет отсталая страна и нуждается в модернизации… Многие тибетцы незаконно уехали в Америку и Канаду в поисках не духовности, но заработков. Тибетцам тоже нужны деньги. Поэтому в наших интересах оставаться в составе КНР, которая может вкладывать деньги в Тибет».

«Наша главная забота – сохранение тибетской культуры, культуры мира, ненасилия, в конечном счете, культуры любви и сострадания. Это действительно важно в современном мире. Миллионы китайцев также нуждаются в культуре любви. Когда есть культура любви, то честность и прозрачность придут. Полицейскими мерами и смертными приговорами проблемы не решить. Они решаются только здесь», – говорит он, прикладывая руки к сердцу.

«Сама суть автономии заключается в том, чтобы [иметь возможность] заботиться о собственной культуре. Если это условие будет выполнено, то мы готовы оставаться частью Китайской Народной Республики... Пусть даже исторически тибетцы и китайцы – это два разных народа, но мы можем жить вместе».

Моя аудиенция закончена. Уходя, я прохожу мимо пятерых китайцев, коротко стриженных, в темных мешковатых костюмах, ожидающих встречи с Далай-ламой. Хотелось бы мне знать, что они скажут друг другу, и наступит ли, наконец, время, когда тибетцы и китайцы смогут жить в гармонии.

Перевод: Дмитрий Овечкин
Эми Казмин
Фото: Adeel Halim
FT Magazine